Шабанов взялся за ручку и потянул тяжелую дверь на себя. Она тихо отворилась.
— Ну вот и чудненько, остальное дело техники, — пробурчал он себе под нос, вошел в темный каменный колодец, растянул скрученное в веревку полотенце и двинулся в сторону лежака. Все надо сделать быстро и без шума. У него получится.
Но у него не получилось. Удар нанесли сзади, ребром ладони по шее, да так сильно, что он пролетел вперед, треснулся головой о стену и потерял сознание.
Очнулся он в той же тишине и в той же темноте. Дверь приоткрылась шире. В камеру проникла полоса света, в которой он увидел контур своей предполагаемой жертвы. Теперь они поменялись местами. Шабанов сидел на полу с руками, связанными за спиной его же полотенцем, а не очень гостеприимный хозяин камеры восседал на табурете.
— Вы все еще считаете себя патриотом, Глеб Васильич? Родина вас уже отблагодарила за военные заслуги. Из Бухенвальда — на Колыму.
— Я сбивал немецкие самолеты, дрался с врагом, а ты, гнида, носил форму Абвера и вербовал людей в лагерях для диверсий против своего народа. Думаешь, за польским акцентом спрятаться? Прикинулся дурачком? Я тебя сразу узнал, фашистская тварь! И меня агитировал на подлянку. Не вышло!
— Очень жаль. Мне нужны были честные ребята, а не только предатели.
— Думаешь, такие, как я, только о шкуре своей беспокоятся?
— Не своей, Глеб. Мне нужна была связь с центром. При заброске тебя в тыл к русским ты пошел бы к особистам и сдался. Мне только этого и надо было. Связь я наладил и без твоей помощи. Центр получил списки агентов Абвера, заброшенных в тыл, но я имел слишком мало информации и находился под строгим контролем. Сделал все, что мог.
— За что же тебя на Колыму отправили? Здесь шпионов нет, сплошь смертники, вербовать некого и некуда. И зачем тебе польское имя?
— Долго рассказывать, Глеб. Эту тайну я унесу с собой в могилу. Правду доверить некому. Даже в Москве. Пришлось промолчать и прикинуться поляком. Им и останусь, пока сам не разыщу настоящих врагов.
— Где искать-то будешь? Здесь?
— Настоящие шпионы на свободе, другие расстреляны, а здесь придуманные.
— Я тебе не верю, Казимир.
— Тогда почему тебя не расстреляли в лагере? Тех, кто отказывался от сотрудничества с Абвером, ставили к стенке. Ты отказался и остался живым. Почему?
— Не знаю.
— Потому, что я не оформил тебя как отказника, а сам забраковал по состоянию здоровья, как и многих других ребят. Те, кто шли в школы диверсантов добровольно, попадали в сети СМЕРШа. И не надо думать, будто наша контрразведка могла самостоятельно справиться с нашествием саранчи. Недовольных советской властью хватало, до последнего года войны многие верили в победу Германии. Из таких отщепенцев получались отличные диверсанты, они могли нанести серьезный урон государству. Моя задача заключалась в том, чтобы не допустить этого. Я старался, как мог.
