Чтобы враз разрешить все свои проблемы, он просился определить его в Чёрную Пятёрку. Так называли особую группу, набиравшуюся из наиболее опытных спецназовцев. После того, как спецназовцы уходили в Чёрную Пятёрку – его больше никто не видел. Жили они в отдельном бункере где-то в Центре. Их семьи оставались на пожизненном содержании в Урочище. Чёрная Пятёрка выполняла наиболее сложные и опасные задания, содержание которых составляло государственную тайну. Поговаривали, что они, передвигаясь под землёй и по поверхности, разыскивают отдалённые военные бункера, расположенные где-то в окрестностях Минска и пытаются пройти в таинственные и полные опасностей Шабаны. Этого никто точно не знал, но попасть в Чёрную Пятёрку хотели многие. Зозону отказывали, не объясняя причин. Для себя он решил, что это – из-за его судимости.
Веру осматривал пожилой врач. Он пришёл намного позже, чем обещал Зозон – слишком много пострадавших было по результатам экзамена. Врач был удивлён увидеть среди новобранцев спецназа девушку. Констатировав перелом носа, сотрясение головного мозга и ушибы, доктор рекомендовал недельку отлежаться. Вера грустно ответила:
– Мне завтра – в строй.
Доктор с жалостью посмотрел на Веру:
– Ну и чего ты, дочка, сюда полезла?
– Мне надо.
– Надо ей, – передразнил доктор. – Смерти себе ищете. Это чудо, что ты переломом носа отделалась. Двое костёр какой-то неудачно перепрыгнули. Подкопченные сейчас, все в бинтах, как мумии. Ну ничего – жить будут. Рожи, конечно, подпорчены. Но при нашем недостатке мужиков, девок залежалых в мужья и им найдут. А вот один хлопчик с Октябрьской на экзамене позвоночник сломал. Какой-то рьяный претендент его ногой толкнул, обогнать так спешил. И бедняга с высоты вниз головой упал.
Врач не заметил, как Вера поменялась в лице, и продолжал:
– Для него игра в солдатики закончилась. Парализован он. До смерти горшки за него выносить будут. Так ты представь: он уже в Университете учился на агронома. Не глупый, значит, раз поступил. Год доучиться осталось. Нет!: третий раз подряд в этот ваш спецназ рвался. А сейчас рыдает и волосы на себе клочьями рвёт. Мысленно, конечно, – руки то не работают. Мать его, значит, была против спецназа. Конечно, любая мать была бы рада сыну-агроному. Это ж – уважаемый человек, и заработок побольше моего будет. Не то, что какой-то там безымянный вояка, который сегодня есть, а завтра убьют. Мать запрещала, а он – в-тихаря от неё в Урочище бегал. Добегался. Мать, как узнала, кричит: «Мне его не несите даже! Пусть его армия досматривает, раз он её так полюбил!». А я её не осуждаю – всё правильно! Это он мать свою содержать должен был, а не она его. Хорошо, что Республика приняла закон об одиноких инвалидах и эвтаназии. Недельку поваляется у нас в лазарете, а потом будь добр – отправляйся в верхние помещения. Коль не можешь себя прокормить и никто тебя кормить не собирается – нечего место занимать и своим видом и без того несладкую жизнь людям отравлять. Там ему выделят лежак в дальнем углу и пару картофелин в день, чтоб не сдох сразу. А не хочешь – подписывай бумагу, получай десятикратную дозу опия и приятный отход в мир иной тебе обеспечен, причём за государственный счёт. Так что ты, девочка, легко отделалась. Пока отделалась. В следующий раз повезти может меньше. Присягу уже приняла?
