Это поначалу, в картинах Хмелиты, она больше еще говорила о нем, и почудившийся за окнами грибоедовский вальс влек за собой череду деятельных глаголов: «пьянит», "скользит", «хранит», "напоминает", которыми надо было расшевелить жизнь, стронуть ее с места, а потом уж она пошла сама, и герои заговорили напрямую, сами, наполнив книгу шумом вполне реальной жизни.
И что за герои! что за характеры! — от грозы Кавказа Ермолова и Паскевича до почти неведомого нам, но такого родного по Грибоедову, словно и мы с ним век дружили, С.Н. Бегичева, а там и до юной (16 лет) Нины Чавчавадзе, и полгода не прожившей с мужем, но здесь же, в романе, на наших глазах делающейся легендой любви и верности, высоким и чистым послесловием стремительной грибоедовской судьбы. Гибель мужа и смерть нареченного вслед отцу Александром едва родившегося сына, научили ее такому чувству жизни и пониманию неба, которое открывается только высокому роду и настоящему страданию и которое выговаривается только коснувшимся вечности сердцем.
Подлинность поэта вернее всего проверяется в горьких страницах, где не заслонишься мастерством и где слово диктуется не умом, а полнотой со-чувствия и не по книгам наживаемого знания:
"Как рассказать?.. Он прожил только час,
мой сын, дитя жестокого страданья.
Напрасны были наши упованья:
без слез, без крика вздрогнул — и угас.
…Там в синеве, просторно без меня…
Здесь мне без них так больно, что — не больно.
Я не дышу, чтоб не спугнуть невольно
их сон, ночной зефир обременя…
Не плачу я, чтоб горькою слезой
не помрачить заоблачный их, Млечный
жемчужный путь, где встретит их Предвечный —
свободных от тоски моей земной…"
Нет, не пересказать этого не знающего искусственного сюжета романа в стихах, этой элегической поэмы, не расплести эти шестистопные ямбы в ограждающее и освобождающее читателя от труда напутствие: "Нет, не могу на прозу перевесть!" — как воскликнул однажды у Т.Глушковой сам Грибоедов.
Впрочем, сюжет-то в элегическом этом романе есть. Он обеспечивается не специально придуманной интригой, а реальным движением самой грибоедовской жизни, о последних годах которой Пушкин не удержался сказать: "Ничего не знаю завиднее…", а герой Татьяны Глушковой признается:
Что Вальтер Скотт, что Купер, милый друг!
Ты не прочтешь занятнее романа,
чем жизнь моя… Стихом из «Гулистана»
замкнул бы я ее печальный круг.
Стих же Саади вынесен в эпиграф грибоедовского прощания: "Друзьям передай этот свиток рыдающих строк"…
