— Пора заканчивать, — проговорила она.
Его улыбка на мгновение исчезла, потом восстановилась, как будто внутри него находились батарейки, энергия которых, впрочем, постепенно иссякала.
— Пожалуй, — согласился он.
— Если мы собираемся бежать, нам понадобятся ясные головы.
— Неужели?
— Я на какое-то время забыла о побеге. Он казался мне невозможным… и не столь уж важным… Да, я отступилась от своей затеи. Перед самым твоим появлением я, правда, вновь принялась строить планы, но не всерьез…
— А теперь?
— Теперь всерьез.
— Из-за меня? Из-за того, что я день за днем твержу о бегстве?
— Из-за нас обоих. Я не уверена, что у нас получится, но вот отступаться мне не следовало.
Он перекатился на спину и прикрыл глаза рукой, словно ослепленный светом, который исходил от сердца Гриауля.
— Джон? — Язык плохо слушался Кэтрин, и она поняла, что брианин потихоньку начинает действовать.
— Проклятая дыра! — пробормотал он. — Гнусная, проклятая дыра!
— Я думала, — произнесла она с запинкой, — я думала, тебе тут нравится. Ты ведь говорил…
— Конечно, мне нравится! — Он криво усмехнулся. — Кладовая чудес! Фантастика! Но неужели ты не чувствуешь?
— Чего?
— Как ты могла прожить здесь столько лет? Или тебе безразлично?
— Я…
— Господи! — Он отвернулся от нее и уставился на сердце Гриауля. Тебе, по-моему, ничто не мешает. Но взгляни на это, — он показал на сердце, — самое настоящее волшебство! Попадая сюда, я всякий раз пугаюсь, что на нем вдруг появится узор, который прикончит меня, расплющит в лепешку, что-нибудь со мной сделает. А ты рассматриваешь его так, будто размышляешь, стоит ли занавесить его шторами или, может быть, перекрасить!
— Хорошо, больше я тебя сюда не поведу.
— Тогда я приду один, — возразил он. — Оно притягивает меня, как брианин.
Наступила тишина, которая продолжалась то ли какие-то секунды, то ли несколько минут. Время потеряло смысл, Кэтрин ощущала, что ее куда-то уносит, обдает жаром, словно она занимается любовью. В ее сознании мелькали диковинные образы: чудовищное лицо клоуна, незнакомая комната с косыми стенами и обитыми голубой тканью стульями на трех ножках, картина, краски которой растекаются и капают на пол. Неожиданно ее мысли перескочили на Джона. Она осознала вдруг, что он с каждым днем становится все слабее, куда-то уходит былая жизнерадостность, и на ее место приходит уныние. Тут же она попробовала убедить себя, что рано или поздно Джон привыкнет к существованию в теле Гриауля, однако почти сразу сообразила, что на это вряд ли можно надеяться. Почему он слабеет — гнетет его, как утверждал он сам, несвобода, или же он чем-то болен? Скорее всего из-за того и другого одновременно. Значит, спасти его может только побег. Под действием наркотика побег представлялся ей сейчас делом нетрудным, но она все же заставила себя не забывать, что, когда помутнение рассудка пройдет, все сложности вернутся на свои места.
