- Колокольчики больше в ушах не звенят?
- Что? Какие кол… - Хаген споткнулся, потом несколько раз тряхнул седой гривой, будто проверяя.
- Тихо, - сказал растеряно, - даже не заметил, когда оно прошло.
- Спать хочешь?
- Спасу нет!
- Иди, ложись. Дежурить сегодня не будешь. Я твою стражу отстою.
- Так не пойдет. Сейчас высплюсь, под утро тебя сменю.
- Нет! Ты мне завтра нужен свежий и бодрый.
Хаген посопел, но спорить не стал. Забрался в шатер, повозился немного, что-то бурча, и затих.
Монах пришел в себя, когда ночь превратилась из черной в серую. Вокруг лежала не-проницаемая вязкая мгла, в которой вязли любые звуки. Туман полосами расползался по подлеску.
Поднимется вверх - к ведру, ляжет, впитается в землю - к ненастью.
Роберт сидел у костра, прикрыв глаза. В такой тишине приближение любого существа услышишь издалека. Можно было чуть расслабиться.
Шевеление закутанного в одеяло тела сразу привлекло его внимание. Человек пытался высвободиться.
- Давай помогу, - пересев поближе Роберт начал осторожно распеленывать монаха.
- Подняться надо.
- Тебе бы пока не вставать, святой отец.
- Нужду справить… Сил нет терпеть.
Монах поднимался долго. Сначала со стоном перекатился на живот, потом встал на четвереньки и только оттуда с помощью Роберта утвердился на трясущихся ногах.
- Давай, прямо здесь.
- Нет, отойду.
Обратную дорогу от кустов к костру монах прошел почти без посторонней помощи, но на одеяла рухнул как подкошенный. Роберт, прикрыв его от утренней сырости попоной, подбросил дров в огонь. Вскоре хриплое, прерывистое дыхание болящего выровнялось. Но святой отец не заснул. Из вороха тряпок поблескивали темные, глубоко запавшие глаза.
- А ведь я тебя знаю. Ты - Роберт Парижский, - прошептал он неожиданно. - Сна-чала у Готфрида в авангарде был, потом с Танкредом воевал, потом ушел на границу.
Гово-рили, там и сгинул.
- Не сгинул. Ты, выходит, тоже в Палестине побывал?
- Три года как вернулся.
- И сразу в монахи?
- Нет. Помыкался сперва, - и глухо замолчал.
Кто бы другой, а Роберт допытываться не стал.
- Сейчас в монастыре?
- Послушник. Настоятель на постриг разрешения не дает. Говорит: в вере до конца не утвердился.
- Тонзура-то откуда?
- Сам выбрил. За то на меня отец Адальберон епитимью наложил: три ночи молиться в монастырской часовне, потом обойти окрестности со словом Божьим.
- Одного отправил?
- Епитимья, она на то и дается. Да я не в претензии. Пошел с легкой душой. Год за стенами просидел. Так мне там все надоело!
