— Это случалось не слишком часто.
— То есть не Шерлок, — сказала Петра.
— Да. Правда, в прежние времена, я слышал, он был приличным следователем.
— А что скажете о его напарнике, Мартинесе?
— У Энрике больших проблем не было, но и особых талантов — тоже. Из-за Конни схлопотал большие неприятности. Начальство решило, что он обязан был докладывать о запоях Конни, и уволило его со службы. Так же, казалось бы, должны были поступить и со всеми другими напарниками Конни^но единственным козлом отпущения стал Энрике. Кажется, он ушел в Центральный район, на административную работу, но не знаю, долго ли там продержался.
— Он живет сейчас во Флориде.
— Что ж, разумно, — сказал Барни. — Он ведь кубинец.
Пьяница и бездарь. Понятно, почему дело Марты Добблер не было раскрыто. Однако оно не было передано другому следователю. Петра поинтересовалось, почему.
— Шулкопф, — сразу ответил он.
— Он что же, не передает нераскрытые дела?
— Он этого не любит. Пусть лучше так и лежат нераскрытыми. Людей не хватает, да и борьба с бандами для него — вопрос первостепенной важности. Вы об этом не знаете, потому что вы свои дела раскрываете.
Барни снял очки и потер покрасневшую переносицу. Глаза у него были голубые, большие и чистые, окруженные сетью морщинок.
— Знаю, вы его не любите, Петра, но вряд ли на его месте я поступил бы иначе. Всегда встает вопрос о приоритетах. Дела остывают не без причин.
— Кто сказал, что я его не люблю?
Барни улыбнулся, и Петра не сдержала улыбки. Он снова взглянул на список и сказал:
— Джек Хастад умер. Самоубийство. С работой не связано. Мы с ним иногда играли в гольф. Джек выкуривал в день по четыре пачки, заработал рак легких. Ему делали химиотерапию. Он перестал на нее ходить и вместо этого принимал анальгетики. Не могу сказать, что он поступил нерационально. Согласны?
— Да, — сказала Петра.
— Вот так-то.
— Спасибо, Барни.
— Полагаю, — добавил старый детектив, — что вы хотите держать ваше расследование в секрете.
— Это было бы неплохо, — подтвердила Петра.
— Без проблем, — сказал Барни. — Я его тоже недолюбливаю.
На следующий день, в полдень, Мак предложил встретиться по поводу стрельбы у «Парадизо». Он, Петра и Люк Монтойя ели сэндвичи в маленькой комнате совещаний и сравнивали записи. Сорокалетний Монтойя был лыс, мускулист, лицо, как у кинозвезды, а таких длинных ресниц у взрослого человека Петра больше никогда не видала. На нем красовались спортивный кремовый пиджак, бежевые полотняные брюки, белая рубашка и бледно-голубой галстук. Очень аккуратный, однако выглядел он подавленно и почти не говорил.
