– Хвост повесили?! – мгновенно перестав плакать, все сразу понял Павел Петрович.
– Они пиджаки надели, – сообщал далее Зиновий Германович. – И кепки. У одного голубая, у другого – зеленая, круглая, с длинным таким козырьком. Их из Америки привозят. И в метро вслед за вами… Они по соседнему эскалатору спускались и в соседний вагон вошли.
– Зина, я ваш неоплатный должник, – с этими словами доктор Боголюбов положил трубку и подошел к окну.
Был поздний вечер. В белом здании школы напротив, на первом этаже освещены были два окна; похожий на пустой аквариум, медленно проехал внизу троллейбус; за школой привычный взгляд скорее угадывал, чем видел крошечную сосновую рощицу, а справа от нее – темный провал оврага.
– Да не бери ты в голову, Сережка! – бодро молвил папа и положил руку сыну на плечо. – Будут они сейчас за тобой бегать, когда у них все вокруг трещит и рушится. Отцепятся. И не бойся ты их! На что они способны?! Что они могут?! – и отцовская рука с каждым восклицанием все сильнее сжимала плечо сына. – Просрали они, Сережка, и время свое, и силу, и власть, – говорил Павел Петрович, словно позабыв всю жизнь терзающие его страхи. – Наплюй. Да ты, может, и в архив ходить к ним больше не будешь? Про моего отца, а твоего деда мы и так все или почти все знаем. А Завещание – да хрен бы с ним! На кой тебе его искать? Себе на уме был старичок, – язвительно отозвался папа о Патриархе, – сначала хорохорился, потом покаялся, а перед смертью…
– Будет тебе, – остановил Павла Петровича сын и мягко снял его руку со своего плеча.
– И даже если ты его найдешь и опубликуешь – все, как было, так и дальше будет, мне тут никакой Ванды не надо, я и без нее знаю. А у тебя Аня, девушка очень даже… Сочетайтесь и живите в свое удовольствие, и я возле вас… Ремонт сделаем. Она, кстати, звонила, спрашивала, в каких это, говорит, лесах мой милый заплутал? Истину, я говорю, чает обрести, а сам того не знает, что главная у него истина – это вы.
– Она тараканов боится, – невпопад отозвался Сергей Павлович.
– Выведем! – воскликнул папа. – Истребим как класс!
Будто дурной сон овладел с того дня Сергеем Павловичем, и он жил в совершенно другом, безжалостном и страшном мире. Мрачная тоска душила его все сильней. В извлеченных им из подвала свидетельствах страданий, скорби, веры, насилия и лжи он угадывал будущую нерадостную судьбу – и свою, и Ани, и деток, если Бог даст потомство ему и его голубице, и всех людей, и молодых, и старых, не ведающих сострадания, не внемлющих подземным стонам неоплаканных отцов, не знающих бессонных ночей и тайных слез о погубленном Отечестве и о гневе, которым все более и более накаляются негодующие Небеса.
