Склонившись над ним, она прикоснулась губами к уголку его рта.
– Ты мой любимый, – едва слышно шепнула Аня, словно сообщая Сергею Павловичу великую и сокровенную тайну. – Тебе я принадлежу, другу моему…
– Анечка! – с трепещущим от счастья сердцем вымолвил он.
Она засмеялась и снова поцеловала его.
– Не помнишь… А дальше там так: положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою… Ибо крепка, как смерть, любовь… – Она села с ним рядом и прижалась головой к его плечу. – Ты меня не покидай никогда.
– Я?! – возмутился он. – Тебя?!
– У меня так иногда тяжко становится на душе… Страх одолевает. Я боюсь…
– И я, – безмятежно признался Сергей Павлович.
– И ты?! – тревожно встрепенулась Аня.
– А ты думала? – сказал он и, помолчав, добавил: – Твоей мамы я очень боюсь.
– Ты шутишь, – с печалью в голосе откликнулась она. – А я ночью проснусь и Господа прошу: чашу эту мимо пронеси…
– Какой страх? Какая чаша? Аня! – воскликнул он. – У нас с тобой впереди… Я не знаю, сколько у нас впереди, только потому, что не знаю сроков – моих и твоих. Но разве не будем мы с тобой счастливы? И детки наши разве не будут возрастать возле нас? Ты двоих хочешь? Троих?
– Пусть будут мальчик и девочка. Петя и…
– И Аня, – опередил ее Сергей Павлович. – Бабушку мою так звали. Ты – Анна вторая, а она будет Анечка третья.
Тут белая пушистая кошка появилась на кухне и, выгнув спину, с громким мурлыканьем принялась тереться о ноги Сергея Павловича, а потом и вовсе прыгнула ему на колени.
– Здрасте, – осторожно погладил он ее. – Ты, розовый носик, должно быть, Грета?
– Она самая, – сказала Аня. – А вот и мама.
С кошечкой на руках Сергей Павлович неловко поднялся навстречу даме в узких коричневых брюках и красной кофточке, сухопарой, высокой, со здоровым цветом лица, светлыми глазами и властной повадкой. Решительно ни в чем не была она похожа на дочь, а в дочери ни единой чертой не отразилась мать. Никогда в жизни не признал бы в ней родную Ане плоть. Никто бы не признал. Он вдруг с ужасом почувствовал, что под ее взглядом снова пьянеет. Нина Гавриловна ее зовут. Надо сказать: добрый вечер, Нина Гавриловна. Кровь бросилась в лицо Сергея Павловича, когда он, преодолевая оцепенение губ и тяжесть языка, слово за словом произносил:
– Д-добрый… в-вечер, Нина… Г-гавриловна!
Слава Богу. Его шатнуло, он переступил с ноги на ногу, что не укрылось от ее всевидящих глаз.
– Н-да, – обронила она, садясь за стол.
Сергей Павлович по-прежнему стоял столбом с Гретой, уютно примостившейся у него на руках.
