— Господа! — начал я речь. — Ведь эта девушка, собственно говоря, — наш ближний…
— Ну что ты со своими объяснениями лезешь! — шипит мне на самое ухо Злючка. — Чего ты хочешь добиться своими «собственно говоря»? «Ближний»!.. Сам ты, брат, ближний… Поди поклянчи за себя; а она не «ближний»! ближние «умирают», а она «издыхает»…
— Послушай, — негодую я, — ты можешь употреблять какие угодно выражения в разговоре со мною, но когда говоришь о женщине… Зачем напирать на грубом слове, когда тот же факт можно выразить иначе?
— Не я же, ангел мой, употребил это слово первый, она сама так выразилась. Да притом и относительно факта ты ошибаешься. Ты проследи жизнь этого субъекта. Живет-живет он себе, чувствует, волнуется от такой мелюзги, на которую «умирающему» человеку всё равно что наплевать, стремится к целям и поддерживает свое физическое существование кониной… Но так как конина, недурная сама по себе, указывает на длинную цепь страданий и неблагоприятных условий, то оный субъект и издыхает в одно прекрасное утро, не осилив их тяжести. (Кстати: есть у тебя запас конины? Завтра обедать приду.) Ни слова жалобы, ни прощаний и слез, ни утешений и завещаний — ничего, что соединяется с представлением о смерти. Дохнул глубоко затхлым воздухом — и шабаш! Разве здесь уместно выражение: «умирает»? Так же точно «жрать». «Вы изволите кушать редьку?» Кто так говорит! Редьку и конину «жрут», ростбиф едят, а мороженое там, что ли, кушают.
— Ах, господа! К чему спорить о словах? — вмешивается элегантная дама с женственным выражением прекрасных глаз. — Факт остается фактом. Но кислый молодой человек прав, мы умеем сочувствовать. Я первая готова что-нибудь… бал, лотерея, живые картины… Чудесно! Не унывай, миленькая девушка! Подай руку молодому человеку. Вы не погибнете. Жизнь так прекрасна, что было бы непростительною глупостью погибать скандальною смертью в цвете лет… Немножко терпения — и дела переменятся.
Несмотря на такой ералаш в голове я все-таки довольно скоро сообразил, что нужно как-нибудь поддержать разговор.
— Извините, я не расслышал, как вы сказали о вашей подруге? — обратился я к девушке.
— Она умерла.
— Что? Не может быть!
— Что ж тут удивительного?
— Вы так и прежде сказали: «умерла»? Она не отвечала и только спросила глазами:
не сумасшедший ли я?
Я, натурально, не был сумасшедшим. Но если влюбленному позволительно видеть везде и всюду ласку и привет, то отчего бы «молодому человеку», под влиянием желудочной пустоты, не воспринимать даже и несуществующих звуков о холоде, голоде, «жратве» и издыхании? В особенности после разговора со Злючкой, который обладал какою-то бесовскою способностью настраивать своих собеседников, по крайней мере меня, на безобразно минорный лад?
