Все это он целыми днями перебирал, отбивался от работы, даже перед своим «давальцем» — все тем же Элиодором — окажется неисправным работником.
И к товарищам его не тянет — отвести душу в каком- нибудь горячем споре.
Не хочет он лгать перед самим собою: его чувство к университету и студенчеству, к своим однокурсникам — не прежнее. Он боится даже его разбирать.
Перед закрытием лекций он испытал нечто крайне тяжелое.
Не личное столкновение, а кое-что гораздо более общее, показавшее ему, что за народ водится и среди его однокурсников, из тех, с которыми пришлось ему кончать курс.
Дело было так. Предложена была тема для реферата — предмет интересный, но требующий большой подготовки. Вызвался — раньше других — студент, которого он увидал тут едва ли не в первый раз или не замечал прежде.
По типу лица и по акценту — из инородцев, и скорее всего еврей. Так оно и оказалось.
И тут же, когда они расходились, едва ли не в присутствии этого студента, в одной группе
"националистов" поднялось зубоскальство насчет
"иерусалимских дворян", с таким оттенком, что он слушал, слушал и, на правах старшего студента, осадил какого-то
"антисемита", и довольно-таки веско.
Тот стал отшучиваться, и все в том же антипатичном ему духе.
Он не захотел с ним связываться, но тогда же дал себе слово, что если этот "патриот своего отечества" позволит себе какую-нибудь выходку на прениях по реферату, он его отбреет и будет его обличать передо всем курсом.
Не все такие и теперь; но он точно потерял почву из-под ног, и старое желтое здание на Моховой как бы перестает быть для него alma mater. Вот придет скоро Татьянин день, — а ему не с кем отпраздновать этот день.
Напиться, разумеется, будет с кем.
В том-то и беда его, что он и напиваться-то не может, прибегать к классическому народному средству заливать свою тоску вином.
Возвращаться домой, в свой хмурый «мумер» — так произносит их коридорный, — слишком нудно. Идти на ту репетицию, куда Надя разрешила ему заходить, — еще больше растравлять свое нутро.
Перед ним, сквозь мокрую снежную пургу — выступил цветной фонарь над входной дверью. Это была пивная; в окнах — по обе стороны входа — изображено было по кружке с пенистым пивом и наверху написано: "Кружка пять копеек".
"Почитать хоть газеты!" — подумал он и вошел в просторную первую комнату с несколькими столиками.
Посредине — стол с газетами.
Не очень грязная пивная, вроде как бы немецкая.
Заплатин взял газету и сел к стене вправо.
