— Как же вы связь с Пуриньшем поддерживали?
— Без нужды меня не таскали. Если было что стоящее, я ему звонил, надо было — встречались.
— Стоящее — это человек у матери?
— Да.
— Сколько же людей вы им показали?
— Я им не показывал. Я давал приметы, говорил, когда уходит из дома, когда приходит, и все. Остальное — их дело. Может, они из соседних домов смотрели, кто их знает.
— Так скольких вы приметы дали, — подлаживаясь под стиль Зарса, спросил Конрад.
— Четырех или пяти, не помню.
— Это за сколько лет?
— За шесть, наверное. До 1937 года. Потом меня бросили.
— Ах вот как! И почему же бросили?
— Вы же знаете, что в Москве творилось. Приезды иссякли.
— Вы считаете тех четырех-пяти, кто в доме останавливался?
— Да.
— Но по Латвии всего, в связи с вашими разъездами?
— Знаете что? Дайте мне передохнуть, — первый раз попросил пощады господин бухгалтер.
— Сейчас дам. Скажите, деньги за оказываемое содействие вам платили? — как можно учтивее спросил Конрад.
— Да, платили.
— Хорошо, прервемся, я пока отпечатаю протокол того, о чем вы мне сейчас поведали, а вы пока отдохните. Продолжим потом.
Конрад стал печатать, в то время как господин бухгалтер, прикрыв глаза, думал о чем-то своем: о молодости, о выданных им людях, о Пуриньше, да мало ли о чем?
Бросив на него взгляд, Конрад отметил, как в памяти у него возникла фраза шефа: «Пуриньш плюс Зарс во время войны». Что же, связка подходящая. Но об этом не сейчас, позже, все в одну кучу валить незачем.
Закончив протокол, Конрад позвонил Федору, того на месте не оказалось. Казимир, выселявшийся на время бесед с Зарсом в соседний кабинет, сказал, что Федор у начальника отдела и что как только Конрад сделает протокол, им велено там собраться.
— Так что пошли, — пробежав глазами протокол, заключил Казик и, хлопнув друга по плечу, добавил: — Молодец, доканал нашего любимца.
Начальник отдела встретил их приветливо и, указав на вращающуюся бобину магнитофона, сказал:
— Пока вы как заяц на барабане стучали на машинке, мы с Федором Петровичем послушали запись беседы с Зарсом. Неплохо, неплохо! Но каков негодяй, каков негодяй!
У начальника отдела, которого все называли ласково по отчеству Онуфриевичем, были два полярных определения людей: какой негодяй и какой хороший человек, и он припечатывал их, как почтовый штемпель на конвертах.
— Что будем делать с нашим любимцем, так вы его называете? — обменялся он улыбками с Казимиром и, не ожидая ответа, продолжал: — Я тоже бывал в тех местах, где негодяй действовал, но его не помню, а с некоторыми из подпольщиков в одной волости вырос. По фамилиям их припоминаю, но столько лет пролетело. Да. Вот такие деятели буквально взрывали нашу молодость изнутри, а мы что? Лопухами были, считали всех окружающих братьями и сестрами. Такие вот негодяи протаптывали нам дорожки в тюрьмы, как козлы-провокаторы. Вы знаете, кто такие козлы-провокаторы? — обратился он к Конраду. — Нет? А вы, Казимир? Тоже нет? А говорят, что вы все знаете!
