— Всех нас перебили, отец.
— Кого это — всех?
— Тех, что реку перейти хотели. Ох и шпарили, пули так и свистят. Всех положили.
— Где это было?
— Там, на Северной границе. Мы уже в воду вошли, а они фонари на брод наставили — и давай.
— Зачем же так?
— А кто ж их знает. Помните, отец, Эстанисладо? Это он меня подбил на Север ехать. Все мне растолковал, что да как. Мы с ним сначала до Мехико добрались, а оттуда к границе. Стали реку переходить, а они по нас из маузеров. Я бы еще, может, проскочил, слышу, он мне кричит: «Не бросай меня, землячок, вытащи отсюда». Я — назад. Смотрю, лежит он, опрокинулся навзничь — и ни рукой, ни ногой: всего изрешетили. Стал я его вытаскивать, а по воде фонари шарят, нас ищут. Кидаюсь с ним из стороны в сторону, чтоб не увидели. «Ну как, спрашиваю, живой?» А он опять: «Вытащи меня отсюда, землячок». И еще сказал: «Здорово они меня…» А мне самому пуля руку насквозь прострелила, и локоть вывихнулся. Одной рукой тащить приходилось. «Обхвати меня покрепче», — говорю.
Выволок его на сухое место, тут он у меня и кончился. А рядом — дома, свет в окнах горит, — городок там на берегу, Охинага называется. И так кругом тихо, только камыши шуршат — будто ничего и не было. Вытащил его на берег, спрашиваю: «Жив еще?» А он ни мур-мур. Я его стал в себя приводить, оживет, думаю. До самой зари провозился: растирал и так и этак, бока разминал, чтобы он дышать начал, ничего не помогло, ни слова от него больше не добился.
Днем, смотрю, стражник идет из пограничной охраны. «Эй, ты! Что ты тут делаешь?» — «Да вот покойника этого, беднягу, отхаживаю, может очнется». — «Это ты его убил?» — «Нет, господин сержант». — «Я не сержант. Не ты, так кто же?»
А сам в мундире, и нашивки у него с орлами, я и подумал: стражник. Тут бы каждый подумал: пистолетище на поясе, этакий вот, с пушку. А вышло, не стражник он, а начальник по эмигрантам.
Пристал, как репей: «Кто да кто?» Отвечай ему. Разорялся, разорялся, а потом как ухватит меня за волосы и давай таскать, а я сдачи дать не могу — локоть покалеченный, одной-то рукой не развоюешься.
Я ему говорю: «Не бейте меня, раненный я в руку». Тут только перестал меня колошматить. «Раненый? — спрашивает. — Выкладывай, как дело было».
Я и рассказал, что ночью нас фонарями высветили. Мы веселые шли, думали, сейчас на той стороне будем, идем себе, пошучиваем. И только что на середину брода вышли, как сыпанут по нас из карабинов. Место открытое, куда денешься. Всех постреляли. Только мы двое и уцелели, да и то, видите, наполовину — он-то уж не дышит.
