Все, что он узнал в институте, заколебалось вдруг и повисло.
Часто среди дня мелькали в голове заученные в институте фразы: «Организация учебного процесса», «Методика воспитания», «Культура умственного труда»; он видел даже перед своими глазами страницы учебника, где все это подробно объяснялось и рассматривалось, но стоило прийти в школу, как оказывалось, что решать надо тысячу дел тотчас же, и не было времени сообразить, что к какой главе относится.
Его кабинет — фанерный ящик с окном — был отгорожен в учительской. Через фанеру слышно было, как на переменах учителя смеялись, разговаривали, играли в шахматы. Когда в учительской становилось особенно оживленно, ему хотелось выбежать из своего ящика и весело крикнуть:
— Ребята, а вот и я!..
Этого делать нельзя было, и он уставал от собственной солидности.
Первые дни учителя ждали, что новый директор быстро проявит свой никому не известный характер, и станет ясно, с кем они имеют дело. Но никаких приказов или распоряжений не было. Нина Николаевна вывешивала расписание уроков, к ней обращались в случае необходимости. Бывало даже, что заходили к нему в кабинет, когда там сидела Нина Николаевна, и, поздоровавшись с директором, разговаривали по делу с завучем. Ломов, смущенно краснея, переводил глаза с одного собеседника на другого.
Нина Николаевна щадила при этом самолюбие директора. Она часто произносила в его присутствии:
— Сергей Петрович считает… Сергей Петрович настаивает…
И Ломов иногда и сам узнавал, что он считает и на чем настаивает.
3
Неприятности с завучем начались неожиданно.
Жизнь сельских учителей на виду. Грибковская школа стояла на холме. У подножия холма проходил разбитый большак, а за ним простирались колхозные поля.
Ранним утром со всех сторон света ползли к холму маленькие фигурки учеников. Кто топал из самого Грибкова — село расположилось вдоль большака, — а кто — из окрестных деревень, за пять, за семь километров. Были ребята и более дальние. Колхозники побогаче снимали для своих детей углы в грибковских избах. Малосемейные бабы пускали в избу по нескольку учеников и подкармливали их. Попутный эмтээсовский шофер забросит из дому куль картошки, капусты, огурцов, а паренек или девочка в воскресенье сбегает за двадцать километров к родным и принесет в тряпице драгоценного сала. Хозяйка наварит чугун картофеля в мундире, оставит в русской печи — вот три дня и сыты. С хлебом в Грибкове было туго: возили его из Понырей.
