– Нет, – ответил я, – рано утром я уезжаю в землю Калифорнийскую.
Она немного помолчала и робко спросила:
– Руери говорил тебе о Таимахе?
Таимаха оживилась. Понемногу сердце ее будто пробуждалось от глубокого сна. Пропали безразличие и нежелание говорить; она взволнованно расспрашивала о человеке, которого знала под именем Руери. Теперь она явилась передо мной именно такой, какой я мечтал ее видеть: хранящей с большой любовью и глубокой скорбью память о моем брате…
Она помнила до мельчайших подробностей рассказы Руери о нашей семье и нашей родине. Знала даже мое детское прозвище, которое дали мне в родительском доме; с улыбкой назвала его и рассказала давно забытый случай из моего младенчества. Не в силах описать, какое впечатление произвели на меня это имя и этот рассказ, повторенные ею по-полинезийски…
Было два часа пополуночи. Небо очистилось. Наступила роскошная тропическая ночь. В тишине этой волшебной ночи, при свете луны таитянская природа была полна пленительной тайны и очарования…
Я проводил Таимаху до дверей дома, где она остановилась в Папеэте. Постоянно она жила со своей матерью в Хапото в деревне Техароа на острове Моореа.
Прощаясь, я назвал ей предполагаемый срок своего возвращения и попросил к этому времени приехать в Папеэте вместе с обоими сыновьями. Таимаха клятвенно обещала, но говорила о детях как-то странно, то сбивчиво, то шутливо. Сердце ее снова замкнулось. Я простился с нею такой, с какой и встретился, – непонятной и дикой…
Только около трех часов ночи я увидел Рараху. Она дожидалась меня на темном сонном бульваре. В воздухе уже чувствовалась влажная утренняя прохлада. Рараху бросилась мне на шею.
Я рассказал, что произошло этой диковинной ночью, и просил никому не доверять мою тайну, чтобы не дать повода для злых языков в Папеэте.
Заканчивалась наша последняя ночь… Огромные расстояния разделят нас – и неизвестно, вернусь ли я. И потому на всем лежал свет несказанной грусти… В час разлуки Рараху была нежна и обворожительна – подлинно маленькая супруга Лоти; и трогательны были ее слезы – слезы любви. Все, что чистая неутоленная страсть и безграничная нежность могли подсказать сердцу влюбленной пятнадцатилетней девочки, шептала она мне по-таитянски, на дикарский манер, с удивительными оборотами речи…
Я немножко вздремнул; меня разбудили первые солнечные лучи.
В терзающей тоске пробуждения мои мысли путались. Одна среди них была особенно непереносимой: я покидаю дивный остров, оставляю навсегда свой дом под высокими пальмами и смиренную свою дикарочку, а кроме того – Таимаху с ее сыновьями, детьми моего покойного брата. Ночью я едва разглядел своих новых знакомцев, но их наличие привязывало меня к этой стране крепкими узами.
