Его мужской орган ожил и болезненно затвердел, превратившись в нацеленное копье. Хоксли едва не застонал. Боже правый, откуда такая реакция? Почему он не испытывал подобного желания к леди Лэнскомб или к тем двум блондинкам, которые так откровенно строили ему глазки в саду? Почему вдруг она?
Он обнял девушку за талию и привлек ее ближе, умостив на ее животе тот крепкий бугорок, который образовался в его брюках, затем качнул бедрами и ткнулся в ее лоно. Голубые глаза, смотревшие сквозь прорези отделанной кружевом полумаски, испуганно округлились.
— Чувствуете, миледи? — прохрипел он. — Вот что происходит с мужчиной, когда вы одеваетесь и ведете себя словно распутница. Боюсь, представители сильного пола просто теряют голову и перестают владеть собой, когда сталкиваются с таким искушением.
Он поднял руку и нарочито медленно провел тыльной стороной ладони по открытому участку кремовой груди, наслаждаясь шелковистостью кожи и видом ее сосков, которые вдруг встопорщились под платьем, словно просясь в его ладони.
— Но может быть, это как раз то, что вам надо? А, леди Мора? Может быть, именно поэтому вы сюда пришли? Вы хотели, чтобы какой-нибудь мужчина силой уложил вас на ближайший диван, задрал юбки и как следует, помучил вас, заставляя молить о пощаде?
Гейбриела чуть не передернуло от собственных слов. Он знал, что говорит жестокие вещи, но не мог ничего с собой поделать. Чем больше она его возбуждала, тем сильнее он злился на самого себя и свою неспособность ей противостоять. Ему хотелось как-то уязвить девушку.
Но она лишь молча покачала головой, не сводя с него взгляда, подернутого мутной пеленой. Тогда Хоксли резким кивком указал на диван и понимающе улыбнулся:
— В таком случае я охотно услужу вам, миледи. Идемте. Покажите мне те штучки, которым научила вас мама.
Это стало последней каплей. В голубых глазах Моры вдруг вспыхнула ярость, и она залепила ему звонкую пощечину. На сей раз, граф даже не шелохнулся. Когда девушка вырвалась из его объятий, лицо ее было бледным, а истерзанные поцелуями губы дрожали.
— И вы еще смеете меня осуждать? — прошипела она. Затем нагнулась, подняла с пола свой плащ и воинственно выставила его перед собой, словно щит. — Обвинять меня в том, что я ничуть не лучше моей матери? Но посмотрите на себя! Вас прозвали Дьяволом во плоти из-за ваших греховных дурных поступков! Вы достойны всяческого презрения, милорд. Не смейте больше ко мне приближаться! Слышите? Никогда!
