— Да, да… Так и есть… Похоже на то, — загадочно подтверждала Лизавета и крестилась.
— По-моему, это плачет ребенок, где-то недалеко, — решительно заявила Марья Степановна. Лизавета только усмехнулась и молча махнула рукой.
— Лиза, поди, позови дворника и вместе с ним осмотрите весь двор, — продолжала старшая барышня.
— Вот тоже выдумали! Как же, пойду я! Точно мне жизнь не мила!
— Не хочешь? Я пойду сама… Совершенно ясно, у нас на дворе плачет ребенок… Такой мороз… Жаль ведь! — взволнованно говорила Марья Степановна.
— Ах, Машета, не ходите! Умоляю! Я умру от страха, — кричала, заламывая руки, Дарья Степановна.
— Нет, пойду! Так оставить нельзя! Зажигай, Лиза, фонарь, — решительно сказала Марья Степановна и стала одеваться.
— Куда вы пойдете одни! Выдумали тоже. Не спешите… Дайте мне одеть валенки, — ворчала Лизавета.
— Ох, Машета, не ходите! Не ходите! Умоляю! Не губите себя и меня! Это ужасно! — кричала на весь дом Дарья Степановна.
— Дашеточка; не бойтесь… Заприте двери на замок… У вас три собаки, и страшного ничего нет.
Не обращая внимания на крики сестры, Марья Степановна надела пальто, платок и с зажженным фонарем, в сопровождении Лизаветы вышла в сени. Сестра поспешно захлопнула за ними дверь.
Спускаясь с лестницы, Марья Степановна столкнулась с жиличкой, которая с мужем вышла из квартиры.
— Вы, верно, тоже слышите плач? — спросила она.
— Да, мы идем позвать дворника. Надо осмотреть.
— Зачем нам дворник? Мы справимся, и одни, — басом ответил жилец.
Они вчетвером спустились на двор. Была темная, морозная ночь. Дул сильный ветер и пронизывал до костей. Этот-то ужасный ветер и доносил глухой детский плач. Теперь всем стало ясно, что прерывающийся плач несется из сарая, стоявшего поодаль от жилых строений. В этом сарае Марья Степановна держала раньше корову.
— Дайте-ка мне, хозяйка, фонарь. Я пойду вперед, — сказал жилец.
— Слышите… стонет… Идите скорее, — дрожащим голосом прошептала Марья Степановна.
Жилец поспешно открыл сарай, задвинутый засовом. В дальнем темном углу кто-то вскрикнул и умолк.
— Ужасно! Ребенок один в углу. Не шевелится… — проговорил жилец, даже отступив на мгновение.
То, что представилось вошедшим, было действительно так ужасно, что волосы, как говорится, становились дыбом. В углу сарая сидел маленький ребенок. Какие-то жалкие лохмотья едва прикрывали его худенькое тело. Он весь посинел, скорчился, дрожал.
Обе женщины с воплями бросились к нему. Дрожащими руками Марья Степановна подняла ребенка… Он собрал последние силы, весь затрепетал и закричал осиплым голосом:
