Звук собственных шагов вполне зловещ
И в тоже время, беззащитен.
И. Бродский.
Как сладко спится после любви! Но Марат не мог определенно сказать, что спал, во всяком случае, шаги он услышал сразу — скрип, скрип, скрип, скрип. Кто-то шел от калитки. Вероника!?
Марат метнулся к окну и увидел Костина, который шел, задумчиво глядя себе под ноги.
— Я просто маятником стал, — заявил он, появившись на пороге, — никак не могу от вашей деревни уйти.
— Что случилось на этот раз? — холодно спросил Марат, этот человек был ему неприятен. Вестник беды.
— Да нет, все нормально, ребят проводил до полдороги, потом их беспокойство взяло про тебя, как говорят он один там, переживает, наверное. А я говорю, вы не думайте, я вернусь, посижу с ним, пока трактор не придет. Мне, какая разница, времени полно.
Марату стало совестно своей неприязни:
— Тронут, раздевайся, садись,
— Чего?
— Тронут, говорю, участием.
— А-а, ну да, телогрейку сниму, в доме тепло, это хорошо.
Марат сел за стол, наблюдая, как Костин стягивает с себя рюкзак, ружье, телогрейку и присаживается к столу. Марат старался улыбнуться радушнее, но неприязнь не проходила, более того, к ней примешивалось еще какое-то чувство, определить которое, Марат пока не мог.
— Переживаешь, — спросил Костин.
Его круглое кошачье лицо участливо улыбалось, топорщились редкие желтые усики; но бледно-голубые маленькие глазки смотрели с непонятным интересом.
— Что это с рукой, — спросил Марат, — кровь?
— Где? Ах ты, черт, — выругался Костин, выворачивая мокрое от крови пятно на рукаве, — упал, ах ты зараза, надо же.
Костин засучил рукав, осмотрел рану, обмакнул ее тряпицей, извлеченной из кармана, видимо, заменявшей носовой платок, — водки нету, — спросил он, — или одеколона, продезинфицировать, чтоб заражения не было?
Марат покачал головой.
— Жалко, ну ладно, так подсохнет, в тепле то.
— На что же ты упал, снег кругом?
— Да на ружье, когда падал, оно с плеча соскочило, и я прямо локтем на цевье.
— Понятно, — сказал Марат и замолчал.
Молчал и Костин.
Пауза длилась очень долго. Марат, глядя в окно, выстукивал двумя пальцами какой-то неявный марш. Костин почесывал руку вокруг локтя. Когда молчать стало уж совсем невыносимо, Марат сказал:
— Извини, угостить нечем, ни чаю, ни водки.
— Да ладно, вчера наугощались, утром тяжко было вставать; лучше поговорим, вы вчера рассказывали басни всякие, мне понравилось
А- ты мужик крепкий, — заметил Марат, — если бы я после выпивки спать лег на печи, то утром бы точно не встал.
