— А что древнее дао или библия?
— Отцом дао считается Лао Цзы, который жил в пятом тысячелетии до нашей эры, а Библию составили и канонизировали, если я не ошибаюсь во втором веке от рождества Христова. Я имею в виду новый завет, о старом ничего не могу сказать. Со словом «Путь» у меня связана еще одна ассоциация: помнишь у Гомера, когда Одиссей спускается в Аид, чтобы увидеть прорицателя Тиресия?
— Увы, — ответила Вероника, — я девушка образованная, но не настолько.
— Одиссей спрашивает Тиресия, укажи, мол, мне Путь, а тот отвечает, — тоска по дому затмевает тебе разум, глаза видят только дом, и не замечаешь ты, что Путь, который ты ищешь, — есть твоя жизнь, то есть весь этот долгий путь домой и есть твоя жизнь, твоя судьба… Что же касается пустоты, то здесь уместно вспомнить Иосифа Бродского, который вводит следующее понятие — критерий пустоты, которым является взгляд, вот послушай:
… Когда ты стоишь на пустынном плоскогорье Азии
Глядя, как в вышине пилот или ангел разводит свой крахмал
Чувствуя, как ты мал, помни — пространство,
Которому, казалось бы ничего не нужно
Нуждается сильно во взгляде со стороны,
Критерии пустоты, и сослужить эту службу
Способен только ты.
Марат замолчал, сделал глоток, глядя на девушку. Вероника сказала:
— Я ухожу, твой интеллект возбуждает меня, еще немного таких логических построений и грехопадения не избежать.
Однако с места не сдвинулась.
Марат улыбнулся:
— Не скрою, девушки делали мне комплименты, но такого изысканного — никогда; правда обидно, что моя внешность не производит на тебя такого впечатления.
— Производит, но ум больше; я — извращенка, внешность для меня не имеет никакого значения.
Вероника поднялась, ласково провела рукой по голове собеседника, сделала несколько шагов и оглянулась. Марат глухо спросил:
— Ты ждешь, чтобы я тебя остановил?
— Да, — честно призналась Вероника, — но мне надо идти, он будет сейчас звонить…
Марат, подойдя, прервал ее слова поцелуем и увлек на огромное ложе, принявшее их, как сообщник.
— Я не должна этого делать, — жалобно сказала Вероника, стягивая с себя платье и откидываясь на спину.
Между тем в номере Вероники без умолку звонил телефон: короткие нервные звонки вспаривали ночную тишину, заключенную в пространство от входной двери до стеклянной стены, ограждающей путь на балкон; резко диссонировали с мощным гулом набегавшим с моря. Человек, вызвавший к жизни эти звуки, сидел на диване, за четыре тысячи километров от гостиницы, и смотрел на экран, работающего телевизора; на журнальном столике перед ним стояла бутылка «Хеннесси», коньячный бокал, наполненный до половины и ваза с засахаренными орешками. Время от времени он давал отбой, делал глоток, отправлял в рот несколько орешков, переключал каналы и вновь начинал звонить в гостиницу, стоявшую у бушующего моря. Хуже всего то, что в этой ситуации бесполезно было делать какие-то движения, пусть даже заведомо ложные: вскочить, и, поскольку пьян, вызвать такси, куда-то поехать, в аэропорт, например, перемещения в пространстве всегда производят в уме иллюзию действия; но нет, никакое такси, никакой самолет не в силах был переместить его в течение ночи за несколько тысяч километров. Много всякого, ограничивающего свободу человека — билеты, расписания, визы, наконец. Оставалось только пить коньяк и переключать каналы в ожидании момента, когда очередной гудок захлебнется и в образовавшейся паузе возникнет голос Вероники голос с неподражаемым тембром, голос, который, временами он ненавидел, но без которого он не представлял свою жизнь, и с отсутствием которого, когда-нибудь, увы, ему придется смириться. Но так далеко, он предпочитал не заглядывать. Был сторонником идей Карнеги, жил в отсеке сегодняшнего дня. А зря.
