На этот вопрос из-за спинки дивана вынырнул неожиданно мальчик лет двенадцати с лихорадочными глазами и пропищал:
— Здесь, ваше превосходительство!
— Куда ты это залез?
Тарханов взял несколько винограду и конфект и со словами: "На, вот тебе!" — протянул мальчику руку, которую тот поцеловал. И необыкновенный человек, как ни хмурился, но не мог скрыть удовольствия, промелькнувшего на его лице от этого знака подобострастия.
— Это сын одного бедного чиновника, я везу его с собой, помещу в какое-нибудь заведение. Ты, медвежонок, я чай, у отца с матерью этого и не видывал? а?
Глаза мальчика сверкнули как-то особенно.
— Не видывал ведь? а?
— Нет… — отвечал тот нерешительно.
— Ну, ступай.
И медвежонок юркнул за диван.
Сцена эта неприятно на меня подействовала, и веселость моя начинала исчезать.
— А вот я тебя, Генечка, сейчас попотчую тем, чего ты никогда не едала…
Он открыл красивую шкатулку и вынул оттуда коробочку с какими-то сахарными лепешками.
— Ну, что? каково? — спрашивал он самодовольно.
— Не хорошо, — отвечала я, отведывая одну лепешечку.
— Провинциалка ты, братец!
— Разве хулить то, что не нравится — провинциализм?
— Горяча ты больно, я вижу! — сказал он, и глаза его сверкнули неудовольствием.
— А вы хладнокровны?
— Шутишь, моя радость, не тебе определить меня.
— Где же мне, неопытной, глупой девочке… я вас совершенно не понимаю, — сказала я с притворным простодушием.
Он снова самодовольно улыбнулся.
— А вот, Генечка! — сказал он, — как ты думаешь, отчего я поседел? Я страстно был влюблен в одну женщину, ну, и она любила меня. Что же! — она однажды в обществе и начала показывать свою власть надо мной. Это меня так поразило, что я всю ночь не спал, а когда встал поутру, то бакенбарды у меня и половина волос поседели… С этих пор я прекратил с ней знакомство…
Я поняла, что этот камешек был брошен в мой огород.
— Однако пора; я вам надоедаю.
— Нет, радость моя, ты мне никогда не надоешь… После этого он стал вздыхать и прикрыл рукою свое разгоревшееся лицо.
Он провожал меня в тех же санях до дому Татьяны Петровны.
Когда мы поехали, я почувствовала тяжесть на плече; это была рука Тарханова.
— Знаешь ли, для чего я положил руку на твое плечо?
— Нет, не знаю.
— Для того, чтоб пролить магнетическую струю в твою Душу.
Но магнетическая струя не проливалась, и я радехонька была приехать домой, потому что начинала уже тревожиться самовольным отъездом своим.
Татьяна Петровна еще была в гостях, когда я возвратилась. Я дождалась ее приезда и рассказала ей о прогулке с Тархановым.
