— Надежда обманывает…
— Помилуйте, да человек живет надеждой. Вот я, например, я бы умер без надежды…
— Не умерли бы…
— Конечно, если б я стал умирать перед вами, вы и тогда, пожалуй, не поверили бы…
Лиза засмеялась и покраснела, Котаевы залились звонким смехом, который, однако, тотчас был прекращен призывом к обеду.
После обеда все общество, кроме хозяйки и некоторых пожилых дам, отправилось на ярмарку.
Наша коляска ехала в ряду шести-семи экипажей, столь же фантастических, как и она сама. Лиза посмеивалась над ними, потому что уже имела понятие о лучших. Шум, дребезг, покрываемые по временам взрывом хохота Котаевых, были удивительные.
Наконец весь поезд остановился перед рядом низких балаганов, покрытых рогожным навесом, из-под которого выглядывали любопытные лица крестьян и крестьянок. Кругом также толпился народ.
Приезд наш обратил общее внимание. Толпа следовала за нами. Женщины старались подойти ближе, брали нас за платья, произносили вслух свои суждения о наших нарядах. Иные ласкали и приговаривали нас. Слуги, сколько возможно, старались освободить нас от прилива любопытных зрителей. Эти усилия и собственные интересы вскоре отвлекли от нас большую половину. Деревянная посуда красиво пестрела на солнце, серьги и бусы пленяли красных девушек. Мне становилось скучно. Я посмотрела на Лизу, рядом с которою шел поручик. Он делал такую плачевную физиономию, прикладывая руку к сердцу, что я не могла удержаться от улыбки. Этой улыбке суждено было быть замеченной. Поручик случайно посмотрел в мою сторону. Какое-то беспокойство овладело им. Через несколько минут он подошел ко мне.
— Вы большая насмешница! — сказал он.
— Отчего вы так думаете?
— Так, я это заметил… Вы сейчас насмехались надо мной.
— Мне кажется, я не смотрела на вас.
— Нет, смотрели.
— Какая уверенность!
— Вы, должно быть, очень веселого характера!
— Да, но мне часто бывает грустно.
— Вам бывает грустно? отчего?
— Так. Неужели вам никогда не бывает грустно?
— Верно, есть причина?
— Может быть, и есть, — сказала я и опять невольно улыбнулась.
— Вот опять насмехаетесь. Я вас буду бояться.
— Не бойтесь, я не опасна.
— Вы этого не можете знать. Впрочем, у вас, как у всех насмешниц, кажется, непреклонное сердце.
— Вот и не угадали. Сердце у меня самое мягкое.
— Да? право?..
Он бросил на меня один из самых победительных взглядов. Но, увы! я снова не могла удержаться от улыбки; он смешался и проговорил:
— Нет, право, я вас буду бояться, — и скользнул в толпу к Лизе, которая уже начинала заметно надувать губки.
