Другая была стара. Фигура ее была величественна, и сразу было видно, что в свои лучшие дни она была ослепительно красива. Она и сейчас еще была хороша — с резкими, ястребиными чертами лица и глубокими глазами. Она еще сохранила стройность и, даже сидя, выглядела царственно.
Царь Дарий был великаном среди своего народа. Понятно было, чего он мог достичь благодаря этому, если бы не трусость. Сизигамбис, его мать, царица-мать Персии, сидела на троне и произносила слова приветствия ясным, сильным голосом. Женщины, стоявшие рядом, переводили на греческий, почти без акцента, правильно выговаривая слова.
Таис поклонилась так, как будто сама была царицей.
— Я благодарю тебя, великая. И тебя, Барсина. Как случилось, что вас оставили здесь, а не в Дамаске, вместе с другими благородными женщинами?
Царица-мать поняла. Мериамон увидела это по ее глазам. Барсина взглянула на нее и уловила блеск разрешения.
— Я предпочла остаться здесь, — сказала она.
— Ты знаешь, что твой отец бежал вместе с царем, — сказала Таис, спокойно, негромко, без всякой жестокости.
— Я знаю это, — ответила Барсина.
— Барсина, — объяснила Таис египтянке, — дочь сатрапа. Ее отец в детстве был другом Александра, а греки верны дружбе, пока живы. Ее первый муж был греком. Когда он умер, Барсина вышла замуж за его брата. Он погиб в прошлом году при осаде Митилены; она вернулась обратно к отцу, и вот теперь она здесь. Ей лучше было бы уехать в Дамаск вместе с остальными.
— Александр все равно разыскал бы меня и там, — возразила Барсина, спокойствие которой было просто великолепно.
Царица-мать говорила по-персидски, а Барсина переводила по-гречески:
— Зачем египтянка следует за македонским царем? Известно ли ей, что сатрап ее провинции умер?
— Умер? — переспросила Мериамон по-гречески, чтобы поняла Таис. — Несомненно, его женщины оплакивают его.
— Ты не ответила на мой вопрос, — сказала Сизигамбис.
Для персидской женщины она очень прямолинейна.
— Египет — не провинция, — ответила Мериамон. — А я здесь, чтобы служить Александру.
— Зачем?
— Мой отец — Нек-тар-аб, Нектанебо Египетский, — ответила Мериамон.
Царица-мать прикрыла глаза. Мериамон вспомнились кобры. Но в этом жесте не было враждебности, а только неизбежность и непреодолимая отстраненность.
— Так, — произнесла Сизигамбис, и в одном этом коротком восклицании была бездна понимания.
Мериамон слегка улыбнулась.
— Да, мятежник, и потому он умер. Но я жива. И я говорю за него.
