Уходя от мысли о возможной смерти, Самаренков пытался читать. Однажды днем, когда он отошел к окну покурить, я поменял наши книжки. Ему на койку положил "Охотничьи рассказы" Пришвина, а себе взял его "Поднятую целину". До вечера он продолжал читать, монотонно переворачивая страницы. Читал книгу, в которой не было ни одного действующего лица, лишь бобры, медведи да олени. Он очень хотел жить. И очень не хотел умирать.
В один из пасмурных вечеров середины декабря Константин Самаренков вернулся после суда в камеру, и по его радостной спине, когда он ставил свой посох в угол, я понял: свою жизнь он получил назад.
– Морозову и Лянченко – вышку. Остальным пятнадцать, – сказал он, садясь на койку. – Мне – за то, что попал в плен тяжело раненым, без сознания; Виноградову – за то, что пытался тогда перебежать назад к Советской армии, а Строганову – за то, что вернулся из Австралии. Родину, значит, любит.
Через несколько недель Константина Петровича Самаренкова взяли на этап. С него причиталось Родине еще шесть лет вдобавок к тем девяти, которые ему зачли.
Ушел из камеры простой советский антисоветский русский человек, не верующий ни в Бога, ни в черта. А каким другим, собственно, он мог быть? Еще тысячу лет назад начало вариться это варево, где смешивались часто несовместимые национальные гены скифов, славян, татар, угрофинов. Однородной смеси так и не получилось, но зато, помешивая сотни лет хорошим дрыном, добились одного: в кровь и в мозг вошло и устоялось – думать вредно, много будешь думать – в суп попадешь. И именно те, кто пытался осознать смысл жизни, прочувствовать и осуществить в либеральных рамках свою гражданскую ответственность, первыми оказывались между жерновами нескончаемых самодержавий. Только не думая, только плывя по течению, только попав в лагерь принуждающих, а не принуждаемых, можно было сравнительно безбедно прожить и даже умереть самому, без чьей-либо помощи. Разве так уходил на войну с немецкими фашистами Костя Самаренков, как уходил на фронт какой-нибудь британский паренек, который шел защищать свою Британию не только потому, что там он родился и вырос, но и потому, что его страна была свободной, и даже если он был беднее других, его жизнь и достоинство защищал Закон. Он шел сражаться против фашизма за тот образ жизни, который считал единственно достойным. И поэтому, даже попав в плен, этот Том навряд ли бы пошел на "специальную работу": оставлять за собой пепелища. Что-то внутри, может, даже не осознанное им, помешало бы этому. То самое, чего не было и не могло быть у рабочего паренька из текстильного городка Кости Самаренкова.
