Ребята могли уходить спокойно. Их жены выполнят свой долг перед ними, как они сами, вступив в организацию, выполнили долг перед своей совестью.
Виктор Штильбанс уже был освобожден к тому времени, так и не попав в лагерь, ибо его срок был год. Из всех, прошедших по Первому и Второму ленинградским процессам, в Большом доме остались лишь трое: Марк Дымшиц, Миша Коренблит и я. Нас держали как свидетелей по делу Бориса Азерникова, арестованного сразу же после нашего суда и в связи со своим поведением на нем.
В начале октября прошел процесс над Борисом Азерникивым, который входил в ту же группу организации, что я и Миша Коренблит, и был потенциальным участником операции "Свадьба".
Борис был человеком со сложной, изломанной судьбой. В его характере была очень сильна рационально-материалистическая жилка. Это отталкивало от него многих его товарищей, но мне казалось, что, поварившись в общем котле, Борис оставит в нем всю накипь и выйдет преображенным. Марк Дымшиц, узнав, что Борис мастер спорта по борьбе, стал инициатором идеи затянуть Бориса в "Свадьбу".
Сидя в воронке по дороге на суд Азерникова, я не знал, какую тактическую линию избрать. В конце концов я представил его как безыдейного материалиста, вовлеченного мною в организацию с целью приблизить его к сионистским идеалам, как я их понимал. Избрав такую тактику, я оставлял перед Борисом возможность выбрать борцовскую позицию, заявив, что за несколько месяцев в организации он преобразился. Или представить себя обманутой овечкой, чуждой сионизму.
Борис получил три с половиной года. Теперь уже ничто более не удерживало нас в тюрьме. Более того, по закону нас должны были отправить на этап в течение десяти дней. Получилось, что до шестнадцатого октября мы должны были уйти.
Мне выдали последнее письмо от Евы. Хорошая весточка: Сима Каминская получила разрешение. Четырнадцатого октября Сима улетает с дочерьми. Не знаю, рада ли была Сима. Наверное, кошки скребли на душе, ведь Лассаль оставался. Но в Ленинградском КГБ могли вздохнуть спокойно: Сима была для них опасным противником, и ее интеллектуально-моральное превосходство их бесило. Кроме того, Сима была в центре беспокойного "кружка жен", а это им тоже было как-то ни к чему.
Сима понимала, что найдутся такие, кто осудит ее: бросила мужа в беде. Но она была решительна, и ее мало трогало, что скажет "княгиня Марья Алексевна". Она считала, что, оказавшись вне железного занавеса, сможет помочь Лассалю и остальным гораздо больше, воспитание дочерей станет естественным, без недомолвок и двойного стандарта, и сам факт пребывания семьи в Израиле обеспечит Лассалю беспрепятственный выезд после освобождения.
