Был поздний вечер. Надзиратели давно прокричали "отбой", но в махорочном дыму продолжалось яростное сражение, – на надзирателей никто не обращал внимания. Сидя недалеко от глазка в двери, я видел, как крышка глазка несколько раз отодвигалась и задвигалась снова: но надзиратель молчал, он хотел жить спокойно. Принцип "живи сам и жить давай другому" в отношениях надзирателей и уголовников соблюдался свято.
В конце концов я понял, что надо как-то устраиваться на ночлег посреди этого балагана. Я встал и осмотрел досочку, на которой сидел. Мы были примерно одного роста. Но она гораздо уже. Кроме того, с одного конца она была расщеплена и сходила почти на нет, напоминая детское деревянное ружье с прикладом, ложем и стволом. Выдержит ли она меня? Я лег, постепенно переводя на доску свой вес и каждую секунду ожидая треска. Не треснуло. Для меня она была первой, я же у нее был один из многих. Теперь мне всю ночь предстояло быть эквилибристом на доске, но альтернативы не существовало.
Где-то в полночь пришел и лег на койку первого яруса – голова к голове со мной – тот мужик с мускулами молотобойца, который погасил инцидент. Он закурил, лежал молча, потом спросил меня о моем деле. Я ответил. Завязался разговор, довольно интересный. В камере никто не спал, и вскоре разговор стал общим. Я не успевал отвечать на вопросы. Под утро мы были если не друзья, то, по крайней мере, приятели.
А вечером уже был этап. Меня и Марка Дымшица, уже успевшего прибыть в Одессу, посадили в один воронок. В один пенал на двоих. В общий отсек воронка загружали уголовников.
– Начальник, дай его сюда побаловаться. Начальничек, не бойся, давай его сюда, малость поиграемся и отпустим, – услышали мы с Марком.
Все это сопровождалось гадким хихиканьем и какими-то неясными нам намеками. Я не сразу понял, что просили уголовники у солдата. Только тогда, когда к нам в пенал втиснули красивого круглолицего мальчика лет шестнадцати с черными бровями и он сел нам на колени, ибо негде было стоять, я понял, в чем дело – мальчик дрожал в буквальном смысле этого слова, и его дрожь передавалась мне.
Это был школьник из Молдавии. Вместе с товарищами во время драки на танцах он кого-то порезал или зарезал. Сейчас его везли в специальную колонию для несовершеннолетних преступников под Москвой. Но ему надо еще доехать туда в общем отсеке столыпинского вагона, где он будет сидеть с потенциальными или действительными гомосексуалистами, которые не менее горды этим своим званием, чем английские лорды – своим. Ибо нет большей доблести в уголовных лагерях, чем быть активным гомосексуалистом, и нет большего позора, чем быть пассивным.
