— Ты давай, давай, не стесняйся, — подзадоривал Скурихин. — И с кожурой, с кожурой — в ней самые витамины!
Слободкин, держа в одной руке картофелину, другой незаметно шарил по подоконнику, десятый раз принимаясь считать зарубки. Скурихин все-таки понял, в чем дело:
— Нынче явится. Слободкин удивился:
— Откуда вы знаете?..
— Вспомни мое слово. Расчет у меня простой. Месяц, кончился. В последние дни штурмовали план, тут дружку твоему не до тебя было. Сейчас полегче станет. Это отродясь на всех заводах так. Кореш твой тоже солдат?
— Он в самом пекле был. Под Смоленском, под Вязьмой.
— Не бегал?
— Не понимаю.
— Ну, не драпал, говорю, на фронте-то?
— А-а… — сообразил, наконец, Слободкин. — Было такое дело один раз. Бежал Зимовец. Со всех ног летел.
— Из Смоленска? Или из Вязьмы?
— Из госпиталя.
— А ты, погляжу, влюбленный в своего Зимовца. Ну, тогда как пить дать к ночи явится.
Вечером действительно няня подложила на тумбочку Слободкина небольшой сверток.
— Пришел твой. Ответа ждет. Только что-то больно торопится, — и вынула из кармана халата огрызок карандаша.
Слободкин, не разворачивая свертка, не читая записки Зимовца, в полутьме настрочил ему кратко и восторженно: Спасибо тебе, Зима! Всем ребятам спасибо. У меня все хорошо, а сегодня тем более. Приходи!
Только после того, как няня ушла с запиской, Слободкин принялся за сверток.
Вот долгожданное письмо от матери. Вот послание самого Зимовца. Пахнущая типографской краской какая-то газета. А это что такое? В руках Слободкина блеснул металлом плоский предмет. Неужели зажигалка? Так и есть!
— Теперь мы не только с куревом, но и с освещением! — радостно сказал соседу Слободкин, вскрыл конверт и, подсвечивая себе зажигалкой, стал читать.
Чем больше вникал он в материнское письмо, тем тревожнее становилось на душе.
Скурихин наблюдал сперва молча, не перебивая, потом все же спросил:
— Из дому, что ли?
— От мамы… Одна она там осталась. Совсем одна. А письмо просто удивительное. Будто все у нее есть, всем вот как обеспечена. Это в теперешней-то Москве! Правда, немца там пуганули как следует, но он еще близко совсем.
— А ты чего хотел? Что б она расписала, как в очереди на морозе за куском хлеба стоит? Не напишет. Карточки потеряет, будет с голоду пухнуть — нипочем не узнаешь.
— Карточки потеряет?..
— Это я к слову просто. Где же слыхано, чтобы женщина карточки не сберегла? Мы, мужики, олухи в таких делах. А бабы — народ хозяйственный.
Но Слободкин уже не мог успокоиться. В его воображении рисовались картины одна мрачнее другой. Он и тогда, после поездки Кузи в Москву, понял, что мать живет трудно, но с тех пор прошло много месяцев. И каких! Враг побывал у самых стен столицы. Опустошены огромные территории…
