— Меня уже допрашивали раньше ваши коллеги, — холодно замечает Даниленко.
— Всех допрашивали раньше мои коллеги, — развожу руками. — Только я из другой конторы.
— Правда? Вы так мелькнули корочками, что мне не удалось разобрать даже вашего имени.
Я держу удостоверение подольше, наблюдая за изменением директорского лица. С презрения на что-то близкое к страху.
— Здесь, что, замешена иностранная разведка?
Не разочаровывать же человека.
— Да, иранские фундаменталисты. Сам Аятолла Хомейни курирует эту тему.
— Надо же…
— Можете ли вы назвать поимённо тех, кто знаком с теорией Соняшникова? Я имею в виду его интерпретацию байбарского письма.
— Я бы не стал называть это теорией.
— А вот иранцы думают иначе, — несёт меня.
— Двое ребят, кто с ним работал. Мохолапов и Буртин. Руководитель среднеазиатского сектора Васильева. Учёный секретарь Каневский. И я. Пожалуй, больше никто.
— Он так и не рискнул опубликовать гипотезу или же ему помешали?
— Бог с вами. Кто ему мог помешать? Дело в том, что все кто хотя бы косвенно занимался байбарским письмом, его версию знали и так.
— Ну вот, — улыбаюсь. — Чего же вы мне голову морочите с перечислением каких-то там четверых человек.
— Знаете ли вы, сколько всего фрагментов текста обнаружено?
— Нет.
— Шестнадцать!
— И четырнадцать из них вами? Я видел в хранилище.
— Все шестнадцать нами. Просто две надписи на стенах, мы понятно в институт не перевезли. В некотором роде мы обладаем монополией на байбарское письмо.
Первый текст обнаружила экспедиция под моим руководством. В семьдесят пятом году. Двух тогдашних студентов, показавшихся мне особо смышлёными, Соняшникова и Мохолапова, я потом взял в аспирантуру. Соняшникову даже квартирку выхлопотал в Химках. Ну а когда стал директором, выделил им тему.
— Буртин пришёл позже? — уточняю я.
— Да, он до этого занимался античностью в Институте Истории. Крым перекапывал. Но чего нового можно найти в Крыму? А тут совершенно нетронутая тема. Перспективы, как тогда казалось. Он и подключился.
— Почему же вы так рьяно противодействовали Соняшникову?
— С текстами, что найдены были первыми, его гипотеза не сработала. Слова походили на персидские, но и только. Многие знаки не совпадали. То есть натяжка выходила большая. Но главное не в этом. По его гипотезе получалось, что это не отдельный язык, а просто тайнопись. Словно язык офеней, от которого пошла ваша блатная феня…
— Что значит, наша блатная феня? — свожу я брови.
— Извините. Я хотел сказать, что…
