Весь мир театр | страница 82
– И что, усердно искал?
– Очень сирьно старарся, – подтвердил Михаил Эрастович. – Много зеньсин хотери с ним зеничься. Он пробовар-пробовар – спрасивар меня: как чебе, Маса? Нет, говорю, недосутойная. Он сограсярся. Он вусегда меня срусяет.
Элиза вздыхала, принимала к сведению.
– Многих, значит, перепробовал?
– Отень! Быри настоясие принцессы, быри реворюционерки. Одни зеньсины быри как ангер, другие хузе дьявора.
– Красивые? – забыла она об осторожности. Больно уж захватывающий получился разговор.
Маса (это имя, пожалуй, шло ему больше, чем «Михаил Эрастович») как-то странно поморщился.
– У господзина суторанный вкус. – И, как бы спохватившись, поправился. – Отень курасивые.
И даже показал, какие именно красивые: с огромным бюстом, полными боками, широченными бедрами, большими щеками и маленькими глазками.
У Фандорина действительно странные пристрастия, делала выводы Элиза. Он любит крупных, я совсем не в его вкусе.
Тут она призадумалась, загрустила, и беседа окончилась. Элиза даже не спросила, почему Маса называет Эраста «господином».
Однако при более близком знакомстве обнаружилось, что не все сведения, полученные от японца, следует принимать на веру. Партнер по роли оказался не дурак приврать – или, во всяком случае, пофантазировать.
Когда, в результате сложных маневров, Элиза вновь навела разговор на Эраста и спросила, чем он, собственно, в жизни занимается, Маса коротко ответил:
– Супасает.
– Кого спасает? – изумилась она.
– А куто попадзётся, того и супасает. Иногуда родзину супасает.
– Кого?
– Родзину. Россию-матуську. Раз дзесячь узе супас. И раза тори-четыре супас весь мир, – ошарашил ее Маса, сияя обычной своей улыбкой.
Так-так, сказала себе Элиза. Не исключено, что сообщение про принцесс с революционерками из того же разряда.
Сентябрь подошел к концу. Город пожелтел, пропитался запахом слез, печали, умирания природы. Как это совпадало с состоянием ее души! По ночам Элиза почти не спала. Лежала, закинув руки за голову. Бледно-оранжевый прямоугольник на потолке, проекция подсвеченного фонарем окна, был похож на киноэкран, и она видела там Чингиз-хана и Эраста Петровича, гейшу Идзуми и японских убийц, бледные образы прошлого и черноту будущего.
Во вторую ночь месяца октября очередной такой «киносеанс» закончился потрясением.
Как обычно, она перебирала события дня, ход сегодняшней репетиции. Посчитала, сколько дней не видела Фандорина (целых пятнадцать!) – вздохнула. Потом улыбнулась, вспомнив очередной скандал в труппе. Кто-то опять нахулиганил, сделал дурацкую запись в «Скрижалях»: «
