- А луг получился славный,- рассказывал Федор, почти увлеченно. Разошелся.- Сена там отменные… Мы с отцом его еще расширили, это уже попозже, и с кормами забот не знали, хватало от лета до лета. Конечно, доставка неблизкая, но уж не без того, труды-то свои. Опять же, охота, и тут удача бывала… А в прошлом годе, март месяц, да, собрали нас, мужиков, на сходку. Зильган Петыр Вась у нас есть, Василий Петрович, если по-русски сказать, он старался. Нашел себе работу, чтоб на земле не потеть. Надо, скажет, организовать колхоз. Такой, говорит, сверху приказ вышел. В нашей деревне двадцать один дом, всего двадцать пять хозяйств, и все, говорит должны записаться. Лошадей со всей сбруей, с инвентарем, и коров, и овец - все, у кого что есть, собрать вместе, в один хлев загнать, а самим, значит, работать только артелью. Ну, как так - вдруг? Почему? Я малограмотный, темный лесной мужик, мне недоступно. Мы с Ульяной вместе с утренней зарею встаем, весь день стараемся, а тот же Зильган лежит на боку и лень свою греет. У него в хлеву одна коровенка костями гремит, на пустом сеновале ветер свищет - а я по чьему-то разумению объединяться с ним должен? И на него, на лодыря, спину гнуть? Да ты там мне рассказывал: при новой жизни никакой эксплуатации не будет!..
Туланов разгорячился и, незаметно для себя, перешел на «ты» со старшим майором госбезопасности.
- Я конечно, темный мужик, не отрицаю. Да тут никакой такой образованности и не надо, чтобы понять: этот наш Василь Петрович опять же эксплуататор и есть, только новый. Какая разница, как назвать - купец, или кулак, или помещик, или председатель,- не в слове ж дело, а в том, что я снова землю потом поливать буду, а кто-то станет мной помыкать и хлеб мой делить. Да не хочу я так! Или мне тоже работать, как Василь Петрович - спустя рукава? А я не могу так работать. Не по мне это. У меня дети растут, их надо научить - чтоб хорошими людьми выросли, чтоб на чужой каравай не заглядывали, а завсегда свой имели…
Туланов поймал взгляд Гурия и осекся. Подумал: «Хотел ты слушать - вот… слушай. Нравится тебе, не нравится, а слушай. Будь что будет - выскажу все, а там… воля божья».
- Что думал, то и высказал я на сходке. А Василь Петровичу так прямо в глаза и резанул: ты, мол, сначала свою кривую шапку поправь, а потом уж других учи, как им жить и куда свою скотину сводить. Ну, он на меня накинулся, я, вроде того, кулак и потому сам не хочу в колхоз и других это… агитирую. Ну, я-то знаю: что у меня есть, то горбом моим нажито. И вся деревня знает. Чего мне какого-то ленивого босяка бояться? Показал я ему кулак - вот уж… от кулака у меня только свой кулак и есть - и ушел со сходки. Я свое сказал, делать мне там больше нечего. Ну, и другие ушли. Говорили, всего трое записались в колхоз. А самостоятельные мужики - ни в какую. А на второй день ушел я в лес, лося надо было свалить, на мясо. Пока я за лосем бегал, Василь Петрович милицию в деревню привел да новую учинил сходку. Ну и объявил меня кулаком, опасным для Советской власти. А остальных всех силком записал в колхоз: у него, видишь, наган в кармане объявился… Вернулся я вечером из леса, а наутро заарестовали меня и увезли. Сначала в Усть-Кулом, потом в Чов. Уж там мне сообщили, будто какая-то тройка гэпэу определила мне восемь лет. Я, конечно, заблажил: как, за какие грехи? Без всякой вины! Прикрикнули на меня, мол, заткнись, контра, если не хочешь, чтоб тебе еще больше дали… А куда уж больше? Ну, попал в Кемь, на пересылку. Услышал там, будто собирают отряд в мои же родные края, попросился. Все ближе к дому. И земля родная милее, хоть бы и в неволе…
