Восемнадцать роз Ашуана | страница 37



Вслушивался в собственные ощущения.

Ничего.

На миг испугался — а вдруг он в прошлом поступил именно так? Все остальное — ложная память?

Один из лучших учеников класса… вряд ли он мог вытворить нечто настолько нелепое, нелогичное. Картонка догорала на земле, ничего не осталось.

      Значит… свобода?

      Его посетила шальная мысль, и Ренни отмахнулся от нее почти с ужасом — а что, если попробовать исправить… хоть попытаться? Например, предупредить однокурсников Марка, чтобы не вздумали ходить на занятие в тот злосчастный день.

      Спустя пару минут мысль уже не казалась ни глупой, ни пугающей. Да… сделать так, чтобы они не пришли… разослать письма…

      Только вот можно ли отправить письмо в будущее? С пометкой "доставить такого-то числа"? И мало надежды на такое послание…

      Ренни, загоревшийся было, осознал нелепость затеи.

      Это было неприятно. Проигрывать он умел, если приходилось, но держался до конца. А тут — мат в три хода… и ничего не сделать.

      Или как?


      — Властелин судеб, — вслух произнес старик, глядя на старые деревянные часы. Маятник в форме бабочки отсчитывал время, острием разрезая каждую секунду, и та переставала существовать. Где-то за пределами человеческого рассудка время — такой же материал, как, например, глина. Из нее можно вылепить если не все, то довольно многое и разнообразное… Стремясь выйти за грани, отведенные человеку, тысячи двуногих, наделенных разумом, глотают всякую дурь, и терпят поражение — ухваченное надмирное оказывается только иллюзией.

      Старший, выходит, был еще слабее, чем казался, раз добывал подобные штуки.

      Наркотик. Попытка уйти от реальности. Вряд ли он искал новые горизонты, скорее пытался засунуть голову в песок.

      Ощутить привычное презрение не получалось — а сам Ренни не ушел разве? Иначе, но ужели так важен способ?

      Младший, как во всех сказках, оказался более удачливым.

      У него давным-давно иная реальность, в которой Ренато прожил куда больший срок. И что за дело до мальчика, сделавшего кровавый, но собственный выбор? Даже если мальчик этот звался родным братом.

      Давно заросли травой могилы на кладбище… почти век назад они были вырыты, почти век…

      И вот — нашелся чудак, вспомнил звучавшие давным-давно имена. Его-то самого, Ренато Станка, вспомнят ли через годы и годы?


И если вспомнят, то чем? Как удачливого предпринимателя, завоевавшего скромное, но удобное место под солнцем, долгожителя, родоначальника преуспевающего семейства? Достойно…