— Так я ни на кого и не обращал внимания? — спросил Митенька, испытующе посмотрев в чистые глаза Ирины, и увидел, как ее щеки быстро залились легким румянцем. Но она не опустила глаз и весело, открыто смотрела на него, как бы говоря своими глазами, что иначе это и быть не могло. И когда вышло наружу то, что тогда было тайной каждого из них, а теперь раскрылось, как маленькое признание с обеих сторон точно в какой-то невинной хитрости, от этого обоим стало только еще лучше.
— Но куда же мы зашли? Мне надо идти, — сказал Митенька, оглядываясь, так как они пришли в угол парка, к сырой каменной ограде.
— Вам на дорогу? Я знаю здесь щелку в ограде, — сказала Ирина.
Она вбежала в кусты и через минуту, раздвинув руками их зеленую чащу, позвала Мите-ньку.
— Вы уже идете?
— Да, надо идти…
Они стояли некоторое время в зеленой солнечной чаще. Он — со снятой с головы белой фуражкой, она — с полотенцем и простыней на плече, с дрожащими солнечными кружками на белом платье и на лице.
— После рассвета это самое лучшее утро в жизни у меня.
— И у меня тоже… — сказала Ирина.
— Что-то необыкновенное. Если бы кто-нибудь увидел нас здесь, он, наверное, истолковал это по-своему.
— О, конечно. Сейчас же! Они ведь иначе себе этого и представить не могут.
— А тут как раз все иначе… Ну, иду.
Митенька пожал Ирине наскоро руку, как близкому товарищу, с которым не нужно соблюдать никаких церемоний и этикета, и, пролезши в щель ограды, быстро пошел по дороге.
Он долго оглядывался и махал Ирине фуражкой. И видел, что она стоит еще под нависшими ветками кленов и дружески отвечает ему, взмахивая полотенцем.
Прошла уже не одна неделя, а целых восемь, с тех пор как Валентин приехал вместе с баронессой в ее усадьбу, но срок его отъезда на Урал ни убавлялся, ни увеличивался, а оставался все таким же: ровно через восемь дней, по его вычислениям, он должен будет подъезжать к священным водам озера Тургояка.
Валентин проводил в этой усадьбе время очень хорошо, как он и везде его проводил. Вначале он получил несколько писем с бранью и проклятиями от своих друзей, по делам которых он ехал в Москву, но куда не доехал по воле случая. Он внимательно прочел эти письма.
— Да, действительно, вышло, пожалуй, несколько неудобно, надо бы поехать или хоть извиниться.
А потом вспомнил, что еще на Урал нужно, и отложил все это дело.
Прежде всего он занялся кабинетом профессора, который избрал себе для жительства. Кабинет был весь заставлен книгами, увешан портретами ученых в очках и сюртуках и коллекциями орудий каменного века.
