— Да потому что им кроме палки никто ничего и не показывал… — сказал он.
— И не следует! — быстро подхватил Петр Петрович, опять протянув к хозяину руку с трубочкой, которую он все не мог собраться закурить. — Их гнуть надо, сукиных детей, в бараний рог и для их же пользы, вот что, — заключил, назидательно качнув головой, Петр Петрович и, закурив наконец трубочку, запахнул полу на колене.
— Так вы думаете, стоит подать жалобу?
— Господи, да как же не стоит! — воскликнул почти испуганно Петр Петрович. — Вы вот что, садитесь-ка себе тут и строчите, а я пойду у вас рюмочку выпью.
Митенька нерешительно сел за стол и, кусая с напряжением мысли губы, задумался. В таком положении он сидел пять, десять минут, болезненно морщась.
Потом вдруг вскочил.
— Ну ее к черту, эту жалобу. — Он с шумом отодвинул кресло от стола и пошел, сам еще не зная куда. Но на пороге столкнулся с Петром Петровичем, утиравшим губы красным платком.
— Накатали, батюшка? Везете?
Митенька хотел было крикнуть, чтобы отстали от него, ничего он не накатал и везти никуда не собирается. Но почему-то сказал, что написал и сейчас едет.
— Валите, валите, таких дел откладывать не стоит.
— Митрофан, лошадь! — с досадой крикнул Дмитрий Ильич.
— Сделаю вид, что поеду! — сказал он сам себе, в затруднении шершавя ладонью макушку. — А то будет приставать.
Этот шаг и повлек за собой всю ту цепь нелепостей, которые самому твердому человеку могли бы закружить голову.
Нелепость первая: насколько глупо ехать только потому, что какому-то Петру Петровичу показалось необходимым жаловаться.
Это пришло в голову Митеньке Воейкову, едва только он отъехал с версту от дома. Он велел было Митрофану повернуть лошадь, но при мысли о том, что Петр Петрович, наверное, еще не ушел, раздумал.
— Придется сказать Павлу Ивановичу, что приехал просто навестить его. И никакой жалобы, конечно, не подавать, я вовсе не обязан исполнять фантазии всякого встречного.
Он въехал на широкий двор усадьбы с каменными конюшнями и чугунной доской на раките, в которую бьют сторожа, обходя ночью усадьбу. Тут вышла вторая нелепость, которой он ожидал меньше всего. На дворе Митенька увидел проходившего от конюшни к дому хмурого малого в сапогах и с жесткими волосами. Он велел Митрофану остановиться и, обратившись к малому почему-то несколько робким, как бы приниженным тоном, спросил его, дома ли Павел Иванович.
Малый остановился и сказал недовольно и нехотя, что барин дома. Потом повернулся и пошел дальше.
