В ничто.
– И одолели! — сказал человек громко и отчетливо. — Да!
Оттолкнулся от подлокотников.
Встал; в тишине звонко хрустнули суставы.
Волоча ноги, прошел к алтарю.
Третий Светлый, любимый друг и надежный советчик магистра в многолетних трудах, глядел на преданного своего слугу — сверху вниз, — как всегда, ободряюще и чуточку печально. Был он так же тощ, как магистр, и так же плешив. Его деревянная плоть ссохлась под белым одеянием, и рука, сжимавшая посох, была иссечена трещинами, будто стариковскими прожилками.
Старый человек медленно, щадя измученную болями поясницу, опустился острыми коленями на подушки, устилавшие ступени перед алтарем.
– Всемилостивый! — негромко позвал он любимого Заступника. — Укрепи и научи меня, бессмысленного, ибо не ведаю, что есть благо перед лицом Вечного…
Тысячи, десятки тысяч раз, день за днем всю свою не короткую жизнь произносил магистр эту обычную формулу, символ покорности и самоуничижения. А сейчас впервые привычная фраза оборвалась на полуслове…
Как затасканная, истертая до отказа ременная упряжь.
И великий магистр в ожесточении подумал, что не тот угоден Вечному, кто простаивает перед алтарем с восхода до заката, первым бежит к Чаше, последним уходит из часовни, постится, заучивает псалмы и дает обеты. Нет, не он праведник. Не ему место в первых рядах святого воинства. Ибо что для Вечности вера, озабоченная лишь собственным спасением? Пыль, прах и тлен! Только тот угоден Вечному и Светлым Его, кто живет и труждается ради Его славы, не забывая и о спасении иных душ, — ведь и земная жизнь Третьего Светлого являет собою пример беспрестанного подвига; он не знал праздности, проповедуя слово истины…
– Помоги, Всемилостивый, — прошептал старик, и шепот его был похож на плач ребенка. — Пошли мне Слово, способное вернуть доброго брата Турдо на путь истины…
Отблески пламени гуляли по лику изваяния, но лик не казался живым.
– Ты, свидетель моих скорбей и трудов, знаешь: я честно служил Вечному и нес язычникам Имя Его, не жалея сил. Но вот — я дряхл, силы мои на исходе, и близок час, когда не я, но другой станет блюсти чистоту служения Ему. И стало мне известно, что достойнейший из достойных погряз во грехе…
Словно дуновение ветерка пронеслось по просторному покою, и магистру почудилось, что Третий Светлый чуть приподнял кустистую бровь.
– Хуже, чем во грехе!
Великий магистр был убежден в этом.
Как долго не хотел он верить в падение брата Турдо, как тщательно проверял и перепроверял каждое слово, каждую улику, подчас даже отметая очевидное, но не подтвержденное должными доказательствами, обижая недоверием достойных, богобоязненных свидетелей! Увы, все оказалось правдой: и чешуйчатые василиски, заточенные в колбах, и пожирающие василисков грифоны, и мерзкие каффарские книги, отовсюду свозимые (страшно подумать!) в Тшенге, и неведомо куда пропадающие селянские младенцы — все, как один, первенцы…
