Еще раз переглянулись, да и пошли к алтарю — присягать.
А что ж делать было? Не бросать же только-только обжитые места.
Господин же незваный накрепко поклялся вилланам своим быть вместо отца, не примучивая сверх положенного. И, надо сказать, покуда был жив, слово держал…
Правильным, добрым сеньором был парень Лодри, что из простых ратников вышел, да столь храбро под императорским стягом дрался, что из серого кольчужника не просто в благородные выбиться сумел, а положил начало роду эрров Баэльских, что в Бархатные книги занесен ныне как один из семи великих родов Империи.
Вот уж скоро исполнится два века, как стоит он, граф Лодрин дан-Баэль, приятельски приобняв за плечи верного слугу-оруженосца, посреди замкового двора, и, Вечный свидетель, не будь он высечен из камня, немало изумился бы тому, как ладно распорядились наследством правнуки. Уже не жалкая бревенчатая башенка — шесть тяжелых, могучей кладки башен зубцами топорщатся на замшело-зеленой короне стен, опоясывающих холм, хмуро и грозно взирают на четыре стороны света узкими прищурами бойниц. Седьмая башня, могучий Страж, царит над округой, дождливой осенью впиваясь в самые облака, а над шатром ее, на шпиле, реет тяжелый квадратный стяг с зубастым драконом, гербом дан-Баэлей.
Там, на небесах, у престола Второго Светлого, покровителя доблестных, Лодрин может быть доволен: потомки его достойны своего предка. Удачливы они в битвах и прославлены в летописях, повязаны родством и приятельством с наивысшими — недаром же не так давно прибыли в замок пышные сваты, просить в жены юному дан-Моо сестру нынешнего графа… а дан-Моо, если кому неведомо, не просто родич, но любимый внучатый племянник самого великого магистра!
Всякое случалось за два без малого столетия.
Бывали — и не раз! — дан-Баэли при троне в фаворитах, мяли постели вдовых Императриц, председательствовали в Совете Высших, а то подчас даже и регентствовали при малолетних наследниках.
Случалось — отсиживались, опальные, на Синей Гряде, держа оборону от присланных столичных карателей, но всякий раз — отбивались, доживали до лучших времен, когда либо владыка смягчался, либо наследник прощал.
Порой и головы теряли: чаще в яростных битвах, дважды, чего скрывать, и на плахе, под погребальный звон сорока сороков.
Всякое бывало.
Вот только ни разу еще, никогда и ни перед каким недругом не открывались ворота Баэля. Ни соседи-приятели, жадные до чужого добра, ни вилланы, редко, но страшно бунтовавшие, ни даже и гвардейцы самого Императора не подобрали ключика к замку. Если уж такая беда шла, что в чистом поле никак не совладать, опускались воротные решетки, захлопывались тяжкие створки, с визгом входили в пазы бронзовые щеколды — и все; сиди в тепле хоть десять лет, хоть два десятка: стены высоки и крепки, колодцы глубоки и чисты, припасов всяческих под завязку полны подвалы. И замковая дружина на стенах ежечасно готова к приступу, а уж кольчужники под драконьим стягом — один к одному, бесстрашные и умелые, не хуже маарваарских копьеносцев.
