В семье мало-помалу устанавливалось то, к чему всегда стремилась Прасковья Даниловна и что сама она определяла просто и кратко: ладом.
Однако этот лад вскоре был нарушен. Как-то под праздник Тарас Игнатович вернулся домой сумрачней обычного. Он не повышал голос, ничем не выказывал своего состояния, но Прасковья Даниловна за долгие годы супружеской жизни и без того научилась угадывать все его мысли и чувства: дверь открыл не так, в хату вошел не так, принялся умываться под медным пузатым рукомойником, подвешенным над тазом, громче обычного затарахтел поршеньком, провел пальцем по начищенному медному боку умывальника — недоволен чем-то.
Прасковью Даниловну взорвало:
— Что смотришь-разглядываешь? У вас там в котельной четыре Грыцька за одним котлом с тряпками ходят, вытирают, пылинки стряхивают. А тут одна баба на все котлы.
— Не в котлах дело, — ушел в свой угол, прилег отдохнуть, не пил, не ел до ночи.
И только, когда уже все собрались, загремел:
— Продали стачку!
— Как продали? — не понял Тимош.
— А так — завелись на заводе продажные души. Две сходки завалили. А теперь и про стачку кто-то донес. Стражников и жандармов насовали во все соседние дворы. Только сигнала ждут. — В упор глянул на Тимоша: — Говорил с кем-нибудь? Рассказывал?
— О чем, Тарас Игнатович? — Во всех трудных жизненных случаях Тимош величал приемного отца по имени и отчеству.
— О чем, о чем — о стачке. О сроках назначенных.
— С кем же я мог говорить, Тарас Игнатович? С Кудем Семеном Кузьмичем, с Сашком да с Ковалем.
— Ну, вот, — с Сашком, с Антоном. Так они и без того обо всем знают. Им готовить народ поручено.
— Не о них разговор. С Митькой Растяжным, с Кувалдиным был? Валандаетесь там по кабакам.
— Не я один был.
— А я тебя спрашиваю.
— Когда дело было!
— Одно дело кончилось, другое началось. Пойди разбери.
— Да что Тимошка один за всех в ответе? — вмешалась Прасковья Даниловна.
— Шатается, говорю, со всякой шпаной. Одна эта конторская крыса чего стоит. А теперь с кого спрашивать?
— Да не был я с ними с того самого дня, — дрогнувшим голосом воскликнул Тимош, — не был. Понимаете — не был.
— Ты зачем к мальчишке пристал, — возмутилась Прасковья Даниловна, — так и взъелся! Чуть что — Тимошка да Тимошка. Ты зачем своих мучаешь, ты с чужих спроси.
— А мне первым долгом со своих надо. Чужие — чужой разговор, — не унимался старик, — завелась гадина на заводе. Легко сказать? Ползает иуда, допытывается, продает, а мы и рады стараться, уши развесили.
