Недели после того не прошло, механик цеха остановил тачку Тимоша.
— Стружки?
— Стружки, — отозвался Тимош.
Механик перевел взгляд на горы отходов в углу цехового двора:
— Ржавеет.
— Ржавеет, — согласился Тимош.
— На штамповальный перейдешь, — заключил механик и зашагал в главную контору.
Тимош долго смотрел ему вслед и только когда уже цеховая калитка, подтянутая гирей, с визгом захлопнулась, сообразил, о чем шел разговор.
Весь день думал он об этом разговоре, встречал и провожал пытливыми взглядами механика, то и дело старался попасться ему на глаза, надеясь услышать еще хотя бы слово, ну, повторил бы: «переводим» и крышка. Но механик считал, что все отпущенные человеку на день слова уже произнесены, всё допустимое внимание к окружающим исчерпано. Был он человек сумрачный, на всех смотрел невидящими глазами, но подмечал всё вокруг до мелочей. Жилистый, словно скрученный из железных канатов, с нервным, напряженным лицом, порождал вокруг себя легенды, басни и сплетни. Цех и люди, поскольку являлись они придатком к станкам, знал предельно; каждый винтик, каждую шайбу в любом станке узнавал по голосу, чуть появится слабинка. Лишнее слово из него вытянуть — никакими клещами не возьмешь.
Сидит, бывало, в своей конуре на галерке, вдруг выскочит на площадку:
— Соловей! — и рабочие уже со всех ног бросаются проверять, где засвистела трансмиссия, разыскивать «соловья».
Или подойдет к токарю:
— Могила! — это значит, что станок износился вконец и что в хорошем, настоящем хозяйстве его давным-давно отправили бы на свалку.
Если случался промах в работе, он никогда не говорил так, как привыкли выражаться в цеху: «И на старуху бывает проруха», а лишь буркнет под нос:
— Старуха-проруха, — и побежит в свою конуру.
Уверяют, когда в городе вспыхнула всеобщая стачка и господа шабалдасовские акционеры созвали экстренное совещание в кабинете директора-распорядителя, механик выступил со следующей речью:
— Запела, родная!
Добиться от него чего-либо более определенного не удалось.
Под начало этого человека и предстояло перейти Тимошу.
Неизвестно, кто подслушал и кто разнес весть по цеху, по когда Тимош вернулся с порожней тачкой, все уже обсуждали новость.
— Чули — дела, — по нонешним правилам!
— Месяц за тачкой побегал, гляди, до станка добежал.
— Я пять год под рукой ходил, за огурцами и сотками гоняли!
— А я моему гаду три раза ведерки на левадку выносил.
Тимош угрюмо выслушивал воркотню стариков, и предстоящее событие рисовалось ему уже в ином свете.
