Дня через два после того Матрена Даниловна собрала вечерю на дворе, «в затишку». Захотелось посидеть на воле, выпал, видно, какой-то знаменательный день в ее жизни, взгрустнулось, призадумалась, но о мыслях своих так ничего и не сказала, только в хате прибрала чисто, семейную фотографию украсила бессмертником, да стол накрыла по-праздничному.
И Тимош призадумался. Одна Наталка, как всегда без умолку тараторила, вертелась на табуретке.
— Ты что притих? — подняла вдруг голову тетка Мотря.
— Да это, мама, ему на картах выпало, — ответила за Тимоша Наталка, — скоро оженится.
— Успеет еще.
— Да вы не слушайте ее, Матрена Даниловна. Язык без костей, — бросил грозный взгляд на названную сестричку Тимош, — я про другое думаю: Прасковья Даниловна обещала приехать, уговорились.
— Уговор, не приговор.
— Давно уж пора.
— Нечего зря себя мучить. Сам требовал спокойствия.
— Да у него не то на уме, — снова вмешалась Наталка.
— Цыц, ты! — прикрикнула на дочку Матрена Даниловна. — Вертлявая.
— Была у нас одна такая! — хмуро бросил Тимош.
— Была, Тимошенька?
— Сказал, была…
— Ой, как интересно. Ну и что ж?
— С пожарным убежала.
Наталка поперхнулась.
— Да ну вас, — встала из-за стола Матрена Даниловна, — у кого из вас ума больше?
Весь вечер Наталка шмыгала чем-то озабоченная, обращалась к Тимошу необычно участливо, только и слышно было: «Тимошенька, Тимошенька!.»
В ту ночь Тимош долго не мог заснуть, забылся под утро, проспал зарю, никто его не будил. Поднялся — солнце уже высоко, дворы пустые, только Наталка шныряет по двору, стучит каблуками по ступенькам, новые чеботы не жалеет.
— Чего вырядилась?
— Среда.
— А что, как среда?
— Средина недели.
— А что если средина недели?
— От одного воскресенья недалеко и до другого близко.
— А у тебя и правда язык без костей.
— А ты не спорь с девками. Ступай лучше косу наточи. Мама просили.
— А зачем ее точить, если сено убрано.
— Жнива скоро.
— Когда еще жнива!
— Ну, я не знаю. Мама просили. Твое дело.
Наточил косу, руку порезал. Наталка тут как тут, прибежала с тряпицей, перевязывает руку, вздыхает.
— Ой-ой-ой. Это ж я, клятая, во всем виновата. Бедненький.
Перевязала, кровь утихла, смеется:
— Это тебе не на заводе! Не на станке гайки нарезывать!
