Ник задержался в дверях.
— Но ты же сказала, что не можешь помочь ей…
— Не могу, — подтвердила Хейт. — Но в Гринли есть тот, кто может.
— Прости меня, сестрица, — в десятый раз с тех пор, как барон выбежал из комнаты, повторял Дидье. — Я все разрушил, да? — Симона вздохнула, выпрямилась над сундуком, куда складывала вещи, и прижала ладони к глазам. Она ненавидела слезы, но за последние три дня столько плакала, что сейчас ее глаза оставались абсолютно сухими. Голова раскалывалась от боли.
— Не знаю, Дидье. — После бегства Николаса Симона надела легкую нижнюю сорочку.
— Папа разгневается, — прошептал Дидье.
На это Симона не могла придумать ничего успокаивающего. Если брак с бароном расстроится, Арман действительно придет в бешенство, ему придется искать дочери другую выгодную партию, но едва ли кто-нибудь польстится на нее, когда станут известны события сегодняшней ночи. А все потому, что Симона не прислушалась к предупреждению отца, которое он сделал ей на свадебном пиру.
«Симона, не говори ни слова о своих фантазиях. Ни слона о Дидье. Никаких упоминаний о расстроившейся помолвке и причинах, почему так случилось. Если повезет, Фицтодд сделает тебе ребенка прямо сегодня. Я получу деньги, а остальное меня не касается».
Но Симона не послушалась отца. Она и сама не понимала, почему не воспользовалась выходом, который предложил барон. Конечно, это унизительно, но месячные — убедительный повод, чтобы не подтвердить брак на деле. Вместо этого она рассказала о Дидье человеку, которого едва знала и которому совсем не могла доверять.
— Может, ты в него влюбилась? — предположил Дидье.
— Прекрати подглядывать в мои мысли! — приказала Симона.
— Но ты же не разговариваешь! Как еще я узнаю, что с нами будет?
— Дидье, мне неизвестно, какое будущее нас ждет, так что не стоит лезть в мою голову, пользы никакой. К тому же это нечестно. Я запрещаю тебе.
— Ты любишь его?
— Нет. И ты должен извиниться перед лордом Николасом, если он когда-нибудь соизволит появиться перед нами.
Дидье издал протестующий звук.
— Но почему? Он вел себя ужасно, обидел тебя! И в любом случае он меня не услышит.
— Мне все равно, — заявила Симона, укладывая в сундук последнее платье и опуская крышку. — Даже если ты умер, это не дает тебе права грубить людям и плохо себя вести. Мама учила нас хорошим манерам. Ты извинишься ради меня. Ты понял?
— Что он сказал? — прозвучал за спиной у Симоны низкий мужской голос. Она вскрикнула и резко обернулась. Упрекая Дидье, она не слышала, как открылась дверь.
