– Ирочка, так ему же плохо, не дай бог… А знаешь что, может быть, его ко мне перенесем? Пусть отлежится, живой все-таки человек. Между прочим, на улице мороз под тридцать, упадет, замерзнет, никто ведь не поинтересуется, лежит себе и лежит, кому охота с пьяным возиться, да еще под Новый год. Сейчас люди так мало интересуются друг другом, отсюда и проблема одиночества… — Она рассматривала лежащего со все возрастающей симпатией. — И такой интеллигентный… Нет, очень славный! Давай, Ирочка, бери его за ноги!
Но тут профессор, сразу придя в себя от такой перспективы, решил внести в проект свои коррективы:
– Благодарю вас, мне уже лучше, гораздо лучше.
И, воспользовавшись случаем, самостоятельно уселся на краешек дивана, явно опасаясь, что если он останется лежать, то энергичная заступница все же потащит его «к себе». Выражение лица сохранял страдальческое.
– Евстолия, я, честно говоря, еще не знаю о моих планах на вечер, мне должны позвонить. А потом я тебе перезвоню, ладно? — Говоря это, Ирина встала между профессором и Евстолией и незаметно поправила у нее на груди распахнувшийся во время транспортировочных работ халат.
– Так я забегу попозже! — Евстолия смутилась и залилась милым девичьим румянцем. — Вот и прическу еще…
– Не надо, не беспокойся, я позвоню, — заверила ее Ирина.
Оглядываясь на каждом шагу, Евстолия с явной неохотой отправилась восвояси, она так боялась пропустить что-нибудь интересное. Проводив ее, Ирина вернулась в гостиную и молча встала в дверном проеме, глядя на профессора. Тот немедленно вскочил при ее появлении и, судя по выражению лица, был весьма озадачен ее молчанием и тем, что его немедленно не гонят вон.
– Ирина Ивановна, вам плохо? — осторожно поинтересовался бессовестный визитер.
– Нет. Мне хорошо. Мне все лучше и лучше, — сообщила Ирина. — Вам, по-моему, тоже полегчало.
Вдохновившись тем, как спокойно, если не сказать равнодушно, звучал ее голос, профессор решил пойти ва-банк:
– Знаете что? Давайте выпьем чаю — и я сразу уйду, честное слово.
Ирина молчала, соображая, что лучше — новогодний вечер наедине со своими мыслями (еще неизвестно, удастся ли после всего этого сразу уснуть) или с таким вот субъектом, невесть откуда свалившимся на ее голову. Вообще-то он ничего, не противный. И столько усилий приложил, чтобы остаться… Ирина невольно улыбнулась, вспомнив пыхтящую от усилий Евстолию и незаметно ей помогавшую «ношу».
Гость видел, что хозяйка колеблется, он по-собачьи внимательно следил за выражением ее лица — и, ободренный улыбкой, принялся вдохновенно врать:
