– Я не к тебе пришла, — подозрительно спокойно начала Маргарита. — Я пришла к своей подруге. В ее дом. А тебя не было. Ты был на работе. Ты предупредил, что будешь работать до вечера. Еще не вечер, Валя.
– Я раньше освободился, — глядя в ее сузившиеся темно-серые глаза, Валентин понял, что сказал это зря, но было уже поздно.
– А что — сегодня в «Голливуде» Наташина смена? Бедняжка, она и перед Новым годом все дни работала, и сейчас отдохнуть не дают. Не повезло, да?
– Какая Наташа? Твоя парикмахерша, что ли? — улыбаясь, переспросила Ирина, обманутая спокойным тоном подруги, лица которой не видела, потому что смотрела на мужа. И уже по его вытянувшейся физиономии немедленно и бесповоротно поняла, о чем идет речь.
И тогда обычно расчетливый и хладнокровный Литвиненко сделал еще одну роковую ошибку — он сбежал. А что ему оставалось делать в присутствии этой стервы, которая откуда-то знает про его Наташу и ни перед чем не остановится, — это он тоже понял по ее глазам. Правда, уходя, он сильно хлопнул дверью и довольно громко — чтобы услышали с гарантией, — назвал Марго «чокнутой дурой». Но это были, он и сам понимал, полумеры.
Когда за ним захлопнулась дверь, Маргарита осознала, что она ввязалась в объявленную ей войну, соразмеряя силы свои и противника, но позабыв в азарте о тылах, обозах и о том, что могут быть жертвы среди мирного населения. Она повернулась к Ирине… и, к своему великому изумлению, не увидела в ее глазах ни слез, ни вопроса. Ирина все поняла. Наверное, она догадывалась и раньше, а тут парикмахерша Наташа, ее голубая шуба, над которой они так смеялись, и тюменские командировки преданного супруга сложились в одну четкую картину.
Поэтому то, что была вынуждена ей объяснить Маргарита, не стало для Ирины открытием. Или почти не стало.
– Ириша, ты прости меня, а? Ну, дура я, не удержалась, — каялась Маргарита. — Я же не думала, что он так… отреагирует. Виновата я. Поклялась себе молчать — и ляпнула. Слушай, ну вы же помиритесь еще. Он вернется и прощения просить будет, ты же правильно говорила, что неохота им на пятом десятке все заново начинать… — Маргарита говорила эту чушь, чтобы не молчать, и ненавидела себя. Она видела, что Ирина ее не слушает, что в ней началась какая-то внутренняя работа, которая еще неизвестно к чему приведет. — Ир, мне уйти, да? Скажи, я уйду. А если надо — останусь. Ну не молчи, а?
– Рита, ты не виновата. — Голос Ирины звучал обманчиво-спокойно. — И я догадывалась. Только никак не могла решить, хочу ли я обо всем знать доподлинно. Вот вы за меня и решили. Ты иди. Со мной все в порядке будет. Мне подумать надо.
