– Христос воскрес! Что вам угодно?
Курт старался сохранять важный и неприступный вид. На его темной, лоснящейся от помады голове не оттопыривался ни один волосок, только лицо было бледнее обычного.
– Маргарин кончился – открой еще пару ящиков!
– Подай мне две большие селедки!
– Развесь еще картофеля!
Оке едва успевал выполнять сыпавшиеся на него приказания. Энглюнд отвечал по телефону.
– Но парню и в самом деле трудно сегодня со всем управляться… Ну ладно, придется обменять товар.
Он положил трубку и тихо выругался, вытирая потный лоб грязным рукавом.
– Фру Бьёрк с Вестерлонггатан. Картофель ей, видите ли, плохой отобрали!
– Я уже был там два раза, – пробормотал Оке.
– Она у нас постоянный покупатель, таким приходится угождать, – ответил Энглюнд.
Оке невольно подумал о той колбасе, которую покупали на пасху только самые бедные. На страстной неделе ее никто не брал, и она уже покрылась серой плесенью, когда ее убрали в холодильник. Оке сам мыл эту колбасу в теплой воде и натирал потом снаружи постным маслом, чтобы придать ей аппетитный вид.
Из этого, однако, не следовало, что Энглюнд пренебрегал мелкими покупателями – напротив. Поздно вечером после закрытия, когда измученные продавцы ушли домой, позвонил компаньон.
– Я еще не подсчитывал, но уверен, что сегодня рекордная выручка, – сообщил Энглюнд таким тоном, будто выиграл сражение.
Подсобное помещение и в самом деле выглядело так, будто в нем недавно кипел бой. Вокруг колбасорезки валялись мясные крошки. Слой грязных опилок на полу был усеян овощами, клочками бумаги, пустыми картонными коробками и щепками от поспешно вскрытых ящиков.
– Что-о! Я слишком дешево продаю цветную капусту?
В голосе Энглюнда зазвучали металлические нотки, жилы на шее надулись, как от удушья.
– Этот… этот скряга будет учить меня, как вести дела!
Он швырнул трубку и тут же отвел душу перед Оке, стремясь дать выход своему гневу:
– Как этот тип не понимает – в Старом городе не придумать лучшей рекламы, как продавать кое-что по заниженной цене! Здесь ведь большинство вынуждено считать каждое эре. Чем был этот магазин до того, как я поднял его оборот? И в каком состоянии были дела у него самого, пока мы не вошли с ним в пару? Десятки тысяч крон долга! Да об этом весь город знает!
Оке продолжал усердно подметать, стараясь не расхохотаться. Уж и весь город! Оскорбленное самолюбие превратило пронырливого торговца в какого-то наивного ребенка. Неужели он и взаправду думает, что полумиллионному населению столицы есть дело до какого-то мелкого лавочника?
