С трудом отыскал сердце гульбища, его нерв; под колпаком на скамьях швыркали носами измерзшиеся московские гости; в микрофон завывала монашена, под сценою толпились желающие выступить. Артистки, пупырчатые от озноба, как монастырские огурчики, ждали в цветном русском платье своей очереди. И вдруг, как алый просвет в тучах, – знакомая грудь в красном свитере и жаркая улыбка во всё тугое неунывающее лицо, хмельной знакомый просверк сквозь очёчки. Сыскался друг Бондаренко, этот магнит в любой сходке и скопке, к коему прилипает всякая блуждающая душа. Возле него, конечно же, и Куняев. Он вынырнул из-за спины Бондаренко, выжимая трусы, хлюпая сизым носом; волосы ещё не просохли от воды, но по лицу блуждала счастливая улыбка. Это был день Куняева. Только что вышла его книга о Есенине, многолетний труд, и сейчас отца и сына Сергея окружали поклонники… Несмотря на холод, плавал Куняев в родной Оке и, осаждаемый почитателями, сейчас цвёл, как сиреневый мак. Кто-то поднёс ему рюмку, чтобы согреться, он её ловко заложил за воротник.
"Личутка! Я знал, что ты приедешь! Личутка, поди на сцену, выступи!" – вопил Бондаренко, сияя, как именинник. Актрисы с тоскою посмотрели на меня обведёнными тушью слезящимися от ветра глазами. "Сначала мы, сначала мы", – взмолились жалобно. "Пошли, выпьем за встречу", – предложил я. Мы уединились в машине, разломали колбасу, разлили по рюмкам. "За божью дудку, за Сергея Есенина", – возгласил Куняев. Мы приняли за Божьего певца и великого поэта. "Теперь выпьем за русскую дудку", – предложил я, и мы почествовали Станислава Куняева.
Я принимал рюмку за рюмкой, полагая расположиться в деревне на постой. Но, оказалось, что через час праздник угас, лишь остались кое-где догорать головёшки, писателей усадили в автобус, их ждала гостиница в Рязани. Быстро стемнивалось, покропил святой, такой нужный осенний дождик, сбивший хлёсткий ветер. Едва добрался до Рязани, как "сдох" аккамулятор; впереди ждал долгий путь до деревни. Без света, без поворотников, без гудка и щёток, ослепляемый встречными фарами, в сплошном потоке дождя, как бы плывя по стрежи ревущей стремительной реки, лишь по какому-то наитию, с бесконечными молитвами Богородице только глухой ночью я, наконец, исхитрился добраться до дома. Слава тебе, Мати Пресвятая Богородица, – перекрестился я, ещё не веря, что в своём дворе, тупо глядя в мировую темень за стеклом, сквозь которую с шумом бились в машину водопады дождя. В доме все спали, никто не ждал меня, отправившегося на неделю на юбилей великого поэта, что бывает лишь однажды в сто лет.
