Какими маленькими кажутся эти спасённые приливы и отливы! Земные радости льются потоками. Каждый предмет – воплощённый рай.
Кратчайший путь – по большому бронзовому бульвару. На магических площадях лучше не задерживаться. Медленный и надёжный темп, через несколько часов возникает прекрасный цветок кровотечения из носу. Загорается панорама чахоточных. Мы различаем каждую поступь подземных странников. Однако в этих тесных краях царит самое обычное молчание. Путешественник останавливается. В изумлении он приближается к окрашенному кровью цветку. Ему, без сомнения, хочется сорвать его, но он лишь сжимает руку другого путешественника, увешанного крадеными драгоценностями. Их глаза пылают серным пламенем, и они долго общаются при помощи чудесных выкриков. Мы думаем, что это шёпот иссохшей луны, но чей-то взгляд внезапно развеивает чудеснейшие встречи. Никто не мог узнать тех путешественников бледной расы.
Их разделяли сумерки предместий и печаль деревенских праздников. Как хорошо под тентом. По краю опушек пробегал лазурный пар, и дивное растение медленно разрасталось. Рождающиеся на его воинственных окончаниях длинные призывы заставляли дрожать кусты; то были пассажирские суда, которые на много лет покидали остров поклонений. Эмигранты занимались подсчётами, вовсе не пренебрегая сентиментальными комбинациями. Лес вокруг постепенно обезлюдел. Животные в норах разглядывали своих детёнышей. Облака быстро исчезли, оставляя звёзды умирать в одиночестве. Ночь иссякла.
Беззаботный путешественник говорит своему спутнику: «Я шёл перед самим собой, понимая всю фатальность вечных гонок и одиноких оргий. Справа от меня был друг, и я убил его; он знал только солнце. Его лучи мучительно забрызгали нас грязью, меня истомила жажда, и я выпил залпом его страдания. Он ещё смеялся, вверяя мне свой последний вздох. Я заскрежетал зубами, читая в его глазах страстное смирение самоубийцы. Ветер сдавливал мне горло, но я так и не знал, кто постоянно говорил со мной. Теперь я узнал вас».
Пастухом их слов было смутное молчание металлов. Странник, чьи руки были увешаны украшениями, ответил: «Три лучших дня моей жизни заставили побледнеть моё сердце. Ужасные ароматы восточных стран конструируют кошмары. Мне вспомнился один человек, который бежал, не видя своих рук. Теперь я вижу вас снова».
Так они и жили, пока не наступили месяцы, кончающиеся на –брь. День отступал, оставляя на их губах горстку чистейших слов. В прежние годы, в такую же пору, когда на млечных путях раскрываются все тела, они поднимались в обсерватории. Они бледнели над расчётами расстояний, вероятностей. Несколько непреложных, как слова Святого Медара, изречений приходило им при случае на память. Изредка они открывали какую-нибудь звезду – красную, как далёкое преступление, или же морскую.
