Человек за ноутбуком поднимает глаза. Непрозрачная лазуритовая - взгляд невольно ждет золотых прожилок, как на шпалерах - радужка окружена желтоватым, в красной паутинке лопнувших сосудов, белком.
Он смотрит прямо перед собой, не видит никого; руки по-прежнему пляшут по клавишам, скорость не снижается. Впереди, перед господином Сфорца - картина в раме. У художника такая сложная фамилия - Ай-ва-зов-ски, - но картина простая и совсем, каждому понятная: волна, люди привязались к мачте, а волна сейчас захлестнет обоих с головой, и - все, конец...
- Вы не могли бы тут не орать?! - противным, склочным голосом произносит господин Сфорца.
Юноша роняет бритву.
Охранник сочувственно улыбается.
***
Алваро боится.
Он не боялся все семь месяцев, которые потратил на подготовку к покушению. Не боялся в кабинете рядом с господином Сфорца. Начал только сейчас. Руки заломлены и прикручены к изголовью какой-то странной кровати, кажется, хирургической, ноги тоже привязаны, из всей одежды оставили одни плавки, это не страшно, страшно, что за то время, пока спускались на лифте, и по дороге в подвал отвесили только три серьезных удара - когда сопротивлялся.
Хотели бы убить - убили бы уже сотню раз, значит, господин Сфорца хочет чего-то похуже, а о нем говорят разное, настолько разное, что вычленить правду невозможно, а уж тем более - предугадать свою участь.
Камера похожа на больничную палату, из которой вынесли все оборудование. Гнусный серо-бежевый пластик, наверное, мертвый на ощупь, потускневший никель с оспинами ржавчины. Хуже всего - вонь асептика, хвойная, тошнотворная. Зачем столько? Кровь замывали со стен, с пола?
Алваро некуда деваться. Он должен был умереть полчаса назад, сказав десяток слов - они бы разошлись по всему миру, кабинет ведь нашпигован камерами. Подвал, конечно, тоже, но эти записи станут достоянием гласности только в одном случае: кто-то возьмет штурмом резиденцию господина Сфорца.
- Эт-та что еще за наскальная р-роспись? - холодный острый палец втыкается между ребер. Юноша вздрагивает. Дважды. Потому что руки у господина Сфорца ледяные, и потому что боится щекотки.
"Почему он заикается? Он же никогда... речи... выступления... прямой эфир?"
Потом Алваро понимает - нет, не заикается, просто мерзнет: в камере и впрямь очень холодно, - и мерзнет с удовольствием, с наслаждением растирая по плечам крупные мурашки, стучит зубами и позевывает между словами. Господин Сфорца зачем-то успел сменить шелковую водолазку на хлопковую майку с непристойно растянутым воротом. Это нервирует.
