– Лавспун получил Крест Асафа, так ведь? – бодро спросила Мивануи.
Солдат кивнул:
– За то, что всю войну просиживал штаны в самолете.
– Он его получил за рейд на Рио-Кайриог. – Тень боли промелькнула по лицу солдата при этих словах, и Мивануи торопливо добавила: – Мы… мы… это в школе проходили.
Кадуаладр горько рассмеялся:
– Готов спорить, мою версию вы не проходили. – Он смолк, словно готовясь припомнить горькие события тех давних времен, однако раздумал. Покачал головой и проговорил отстраненно-печально: – Да уж, готов спорить, это вы не проходили.
Больше он ничего не сказал и весь ушел в «козью ножку». Легкий шорох скручиваемой бумаги слился с дыханием ветра в песчаном тростнике. Мы не сводили глаз со старого солдата, и Мивануи беспомощно глянула на меня – она корила себя за то, что упомянула битву, о которой никто не хотел говорить. Рио-Кайриог, река, неспешно петляющая у подножия гор Сьерра-Махинллет. Самая прославленная и самая бесславная битва того конфликта. Было объявлено о великой победе, медали раздавали направо и налево, как леденцы. Но ни один из тех, кто вернулся домой, не хотел об этом говорить.
Я принялся собирать остатки пикника, и Кадуаладр встал:
– Благодарю за угощение. Было очень мило.
– Куда вы идете? – спросил я. – Может, вас подбросить по пути?
– Вряд ли получится. Разве что вы едете в никуда.
– Вы скажите, куда вам, и мы довезем.
– Да нет, я правда иду в никуда. И если не окажусь там раньше времени – уже хорошо.
Мивануи взглянула на меня – я пожал плечами.
– Ну ладно, как-нибудь свидимся.
Он кивнул и поплелся прочь. Мы глядели, как он спускается по камням на песок, к прибою.
Затем он повернул к Борту и зашагал по кромке моря. Он не оглянулся.
Полтора часа спустя мы сидели на веранде ветхого деревянного бунгало Эванса-Башмака и пили чай. Сад, глядевший на устье реки, был заполнен антиками: там ржавели детские качели, лежала перевернутая лодка с погнившей обшивкой, из заболоченного пруда торчала старая коляска, кругом среди метелок травы валялись автопокрышки. Канава, заполненная сланцево-серой водой, да натянутая меж двух бетонных столбов обычная проволока служили изгородью. Вдали за неустанно струящимися водами виднелся Абердовей – Шангри-ла[22] мятущихся душ Аберистуита.
Учитывая темперамент порожденного ею сына, Мамаша Эванс оказалась на удивление ласковой и рассудительной женщиной: мягкий взгляд серых глаз, сияющие белые волосы узлом на затылке и лицо, изможденное мириадами забот матери-одиночки, произведшей на свет сына-бунтаря. Она печально покачала головой:
