Я машинально заварил чай, разлил по кружкам, тем самым, которые мы купили в «Джангле», поставил на стол, разложил на блюде пирожные. Она будто и не заметила всего этого. Смотрела на меня без отрыва. Точно впитывала струящиеся сквозь эту кухню — сквозь нас — минуты.
— Не думай, я не стерва. Я люблю тебя, — как удар тока… — Правда, люблю! Пашка! Но я не могу дать тебе то, что ты хочешь! Я — глупая уродина… Я не смогла…Во мне чего-то не хватает…Ты думаешь, почему я с тобой не спала никогда? Думаешь, ты мне не нравишься? Да ты самый офигенный чувак, каких я только встречала! Просто… ну нельзя это было! Ты бы тогда совсем с ума сошел сейчас. Это ведь знаешь, как привязывает!.. Думаешь, я никогда не спала ни с кем? Пашка… Просто ты не знал… Я не говорила тебе. Ведь ты бы и меня и себя замучил…
Она была права, конечно. Я бы не просто с ума сейчас сошел, я бы умер, наверное. Сердце бы само остановилось. Не захотело бы больше стучать.
— А я ведь всегда знала, что уеду. А ты останешься. Такие как ты не бывают счастливы с такими как я.
— Ну, прямо Настасья Филипповна… — не знаю, почему мне вспомнился Достоевский. Но она там так же рассуждала, это точно. Самое смешное — мне сразу вспомнился Охлобыстин с аппетитным куском мяса в лапах. Я почувствовал, что меня несет. Что я сейчас впервые начну орать на нее. Оскорблять. Пытаться найти больное место. Ведь это так сладостно… Душа — это не ляжка, ее обгладывать гораздо вкусней и легче…
Но я не успел ничего сказать. Ядовитые слова замерли на губах и рассыпались гнилой вонючей трухой. Она уже плакала. Сначала тихо, а потом навзрыд, до синяков закусив ладонь. Тряслась и подвывала. Я видел ее всякой, истеричной, рыдающей, молча глотающей слезы и сопли, но чтоб вот так… Так безысходно, отчаянно… И я не знал, что делать. Не знал, как утешить ее. Раньше все было просто. Раньше я был защитник и друг, убежище, пристанище этой измученной, надорванной души. А теперь сам стал источником боли. А главное — я и сам теперь сплошная боль. И просто нет сил утешать. Нет сил…
Так бывает — ты знаешь, что делаешь больно, но собственная боль мешает сделать первый шаг. Это удел слабых. И как просто, оказывается, понять, что ты сам слаб. Как она говорила… "Это даже не уровень плинтуса, куда там! Это уровень подполья, а плинтус — оказывается гораздо выше и до него еще топать и топать". Анна моя, Анна… Ежик… если б ты только знала тогда, что говоришь про меня, а не про себя…
