Если я задерживаюсь на столь незначительных перипетиях, то лишь затем, чтобы показать, какую усталость и пустоту оставляли по себе наши воскресные вылазки, и как дивился я своим товарищам, смаковавшим их во всех подробностях всю остальную неделю.
Один из них был знаком с актрисой Бертой, которая, в свою очередь, познакомила меня с Жанной. Обе выступали в театре. Жанна мне нравилась; я попросил Берту узнать, не согласится ли та стать моей любовницей. Берта принесла мне отказ и соблазнила пренебречь ее подругой ради нее. Вскоре после этого, узнав, что Жанна обижена моим невниманием, я пошел ее навестить. Мы выяснили, что предложение мое так и не было передано, и порешили в отместку огорошить Берту своим счастьем.
Это приключение наложило такой отпечаток на мои шестнадцать, семнадцать и восемнадцать лет, что даже и теперь, стоит мне увидеть фамилию Жанны в газете или ее портрет на стене, я не могу не вздрогнуть. А вместе с тем — что можно рассказать об этой дешевой интрижке, которая протекала в ожидании у модисток и в разыгрывании довольно-таки некрасивой роли, ибо армянин, на содержании у которого была Жанна, чрезвычайно меня уважал и избрал своим наперсником.
На втором году начались сцены. После одной, особенно бурной, случившейся в пять часов на площади Согласия, я оставил Жанну посреди улицы и удрал домой. За обедом я уже прикидывал, не пора ли позвонить, когда мне доложили, что какая-то дама ждет меня в автомобиле. Это была Жанна. "Мне-то нипочем, — сказала она, — что ты бросил меня посреди площади Согласия, а вот ты слишком слаб, чтоб довести такую штуку до конца. Два месяца назад ты бы прибежал обратно, едва перейдя площадь. Не обольщайся, будто ты сегодня показал характер: показал ты только одно — что любовь твоя проходит". Этот рискованный анализ открыл мне глаза и возвестил, что рабству конец.
Временно оживило мою любовь открытие, что Жанна мне изменяет. Изменяла она мне с Бертой. Ныне в этом я нахожу объяснение моей любви. Жанна была юношей; она любила женщин, а я любил ее женской стороной моей натуры. Я застал их в постели, свившихся клубком, как осьминог. Вместо побоев, как оно следовало бы, я прибег к мольбам. Они потешались надо мной, утешали меня, и это был печальный конец приключения, которое и так изжило себя; тем не менее на мне это отразилось достаточно, чтобы встревожить моего отца и заставить его выйти из тени, где он всегда держался наедине со мной.
