Исповедь военнослужащего срочной службы | страница 37

      Солнечный свет померк в моих глазах, земля зашаталась под ногами, а внутренний голос паническим голосом заорал: "П……ц!!!! П……ц!!!! П……ц!!!!". Но что-либо предпринимать было уже поздно. Худшие мои предчувствия сбылись. Я счел это знаком судьбы. Уж если кому и было суждено отправиться на эту самую Кубинку, так это конечно же мне, карма у меня такая…

      Немного утешало, что я еду туда не один, а в компании с парнишком-узбеком из моего взвода, но утешение это было слабое.

      Мы переоделись в парадку, получили сухпай на три дня, проездные и иные документы, укомплектовали свои вещмешки, и в сопровождении нашего старлея-взводного двинули на вокзал, где были посажены на поезд, следующий в Москву, кажется из Ашхабада. Как не ненавидел я место своего шестимесячного заточения, все же было немного жаль покидать место, где прошло полгода, может быть не самых лучших, моей жизни.

      Впереди снова была неизвестность, нехорошие предчувствия терзали меня. И не напрасно — самое веселое было, конечно же впереди.

      На сем первая часть повествования заканчивается. Продолжение, надо думать, следует.

      Обустроившись в вагоне, мы первым делом распотрошили содержимое своих вещмешков и закатили пир на весь мир. Тот, кто когда-либо видел содержимое советского армейского сухого пайка, должен знать, что оно вполне съедобно, за исключением, пожалуй, твердейших и неизвестно в каком году засушенных "сухарей ржаных армейских", которыми без труда, при наличии определенной сноровки, крушить кирпичи. Очевидно, пищевая ценность этих изделий заключалась в толстом слое пенициллина, их покрывавшего. Возможно, в голодные годы или в блокированном немцами Ленинграде такой сухарь мог спасти человеку жизнь, но мы почли за благо отправить это лакомство

      в мусорный ящик, должно быть, зажрались окончательно. Уничтожив почти половину запасов, мы даже не задумались над тем, что некоторым из нас предстояло почти трое суток неизвестно чем питаться. Но неожиданно свалившаяся на нас какая-никакая свобода окончательно притупила инстинкт самосохранения и способность мыслить рационально. Утоленное чувство голода вызвало вполне объяснимую дремоту, и мы дружненько завалились спать, благо вагон был не общим, а плацкартным. Давненько мне не приводилось кататься на поезде на столь дальние расстояния, и я с интересом рассматривал из окна вагона края, где пробыл полгода и практически ничего толком не видел из-за забора части. Затем меня сморил сон.