— Прогони тогда и моих духов, — с грустью попросил он, — которые хотят нас разлучить.
Костюмерша, укоризненно поглядывая на Равенсбурга, расправила складки тяжелой ткани на девушке, и «демон» исчез из комнаты. Равенсбург отправился в зрительный зал и сел за маленький, заказанный им столик у самой сцены.
Зал был заполнен всего на две трети. Но и это считалось нормальным. Старинные медленные танцы не пользовались популярностью в нынешней столице. Чтобы понять символику этих обрядовых танцев, нужно было разбираться в старинной японской музыке, сопровождавшей каждое движение танцующих. В этой музыке отсутствовала какая бы то ни была гармония, да и вообще все то, что мы привыкли понимать под словом «музыка».
Кийоми объяснила Равенсбургу, что означают отдельные фрагменты ее танца. Это была древняя религиозная легенда.
Крестьяне отдаленной долины долго страдали от ночных заморозков, которые губили их урожаи. Наконец, не выдержав, они обратились к страшному и уродливому демону Угаци, прося помочь им. И Угаци оказался вовсе не таким страшным и злым, каким его считали, он обещал помочь крестьянам. Холодными весенними ночами он отправлялся на поля и распугивал злых духов, которые уже были готовы погубить нежные ростки. В награду за добрые дела счастливые крестьяне назвали Угаци своим защитником и выстроили для него храм.
Танец потребовал от Кийоми большого напряжения — он длился долго и состоял из множества сложных движений. Дышать в тяжелой маске было трудно. Одежда из плотных тканей тоже весила немало. В дополнение ко всему в зале среди гостей сидел профессор Мацумото. Кийоми знала, что он-то заметит любую, даже малейшую ошибку.
Вскоре после первого антракта в зале возникло движение. Появился Рихард Зорге, который в полутьме пытался отыскать Равенсбурга. Увидев его, он подошел и сел рядом.
Зорге был одет в поношенный костюм «на все случаи жизни». Манжеты, выглядывавшие из рукавов, были несвежими. Но это его нисколько не смущало. Даже наоборот!
— Неплохо устроились здесь люди, — обратился он Равенсбургу достаточно громко, так что его можно было слышать за соседним столиком. — В темноте не видно, кто может себе позволить такую роскошь, как чистая сорочка.
— Вас, дорогой мой, — добродушно возразил Равенсбург, — все равно не обвинят в роскошестве, даже при ярком солнце.
— Тогда я спокоен, — засмеялся Зорге и бросил недоуменный взгляд на свободный стул, стоявший у стола.
— Я был убежден, что наконец-то встречу вас с женщиной… А вы опять сидите один.
