Значит, нет. Я только пощелкиваю языком, покачиваю головой и оставляю своих соседей ломать голову над тем, как Снежному человеку удалось скрыться с их добром. Вернувшись к себе в квартиру, я продолжаю не-убивать Исузу и устанавливаю некоторые дополнительные правила — что делать, а что не делать, когда живешь не в норе.
В конце концов, я начинаю разглядывать трофеи Исузу, как разглядывают мертвую птичку.
Пища для домашних любимцев еще пригодится. Все остальное — вещи, которые мне не нужны, которые мне не нравятся, но их вручили мне в качестве причудливого символа привязанности. Кот приносит хозяину дохлую крысу. Несомненно, до сих пор она ничего такого не делала, но теперь сделала, и я вынужден признать, что это добрый знак. Она благодарит меня. Она приносит мне подарки. Она рассматривает меня как сообщника — точно так же, как свою маму.
К сожалению, никакая гениальная мысль не приходит мне в голову, пока я не начинаю размышлять вслух о том, каким образом я мог бы наказать ее. Исузу выслушивает меня стойко, как настоящий солдат, но ее губы дрожат, и с этим она ничего не может поделать. Она закусывает губу, пытаясь удержать своими тупыми зубками, но бесполезно. И в один прекрасный момент…
Хорошо, каждый знает, что мускулы губы непосредственно связаны со слезными протоками. И ее глаза начинают блестеть, наполняются до краев и проливаются единственной бесценной слезой, которая улиткой сползает по щеке, чтобы быть пойманной уголком дрожащей губы, с которой все началось. Эта слеза — словно капля смазки в заевший механизм дрожащих мышц, которые начинаю дрожать еще сильнее, что порождает новые слезы. Сильнее дрожь, больше слез…
Я опять все сделал неправильно.
Я прибегаю к успокоительным призывам типа «ничто не должно выйти за пределы этих стен», которые могут оказаться ужасней, чем более громкий ор, особенно для того, к кому эти призывы обращены. И — раз! Я понимаю, что вижу ситуацию неправильно. До меня доходит: все это — все это — происходит не потому, что Исузу — маленькая смертная вампироненавистница. Или малолетняя преступница. Это даже не скрытая попытка стравить меня с соседями и, возможно, добиться моего ареста. Нет. Это потому, что мой свет, мой единственный свет, пытается сообщить мне, дорогому, как сильно он любит меня. Я так думаю. Я надеюсь.
Возможно, «любит» — это слишком сильно сказано. Возможно, уместнее было бы говорить о «симпатии». Но определенно не о «ненависти».