Это огорчает меня еще сильнее, чем ее молчание.
Я спускаюсь по лестнице к автомобилю, взятому напрокат. Встряхиваю — чуть грубовато — мою связанную тряпичную куклу, надеясь, что она поглядит, рыгнет, пукнет. Надеясь на «мать твою», на «чтоб ты сдох», на «поосторожнее». Ничего. Я отвечаю тем же, запихиваю ее в багажник и затем захлопываю крышку.
Потом беру сумку со своими пожитками, пристраиваю на пассажирское сиденье — прежде чем отключить обогрев двигателя и блокировку коробки передач. Завожу машину и уезжаю со стоянки.
Во всем этом, разумеется нет никакой необходимости. Я мог отвезти ее туда, откуда забрал, без всех этих жутких уловок. Что тут можно сказать? Я католик, глубоко верующий. Жаждущий спасения души. Между Страстной Пятницей и Светлым Воскресеньем — ад, куда душа попадает, чтобы страдать. Вдобавок, я — всего лишь мельчайшая частица, недовольная тем, как она относилась ко мне в последнее время. Мы отправились в эту поездку, чтобы развеяться, а приехали к чувству вины.
Конечно, я врал ей. Я говорил ей, что ее мама ушла. Но дело пора закрыть за истечением срока давности. А если учесть смягчающие обстоятельства, которые позволят не подвешивать меня за ребра на мясном крюке… Например, что не я убил ее маму. Например, что с момента гибели ее мамы я воспитывал ее саму. Думаю, это позволит мне скостить несколько лет. Черт, ей десять, а мне — больше сотни. Учитывая разницу в возрасте, я заслуживаю небольшой передышки.
Но ничто не помогает мне обрести твердость духа, необходимую для того, что я задумал. Я должен думать о чем-то приятном. Я должен думать о том, как выглядит личико Исузу.
И вот я еду и представляю, как ее недовольная гримаса превращается в улыбку. Представляю, как ее маленькие ручонки обвиваются вокруг моей шеи — обнимая, прощая, приветствуя меня, вернувшегося из ада с пасхальными яйцами и шоколадным кроликом.
Вообще-то, если задуматься, я положил слишком много яиц в одну корзину. Когда все сказано и сделано, остается только лед. Не справедливая расплата. Не вознаграждение усилий. Даже не воздаяние по заслугам. Только лед.
Мы приехали. Я вытаскиваю сумку с пожитками. Откидываю крышку багажника, помогаю Исузу выбраться, позволяю ей оглядеться.
— Ну? — спрашиваю я.
Весь мой мир балансирует на острие иглы первого слова, произнесенного между нами за эти дни. Исузу моргает. Она протерла бы глазки, но ее руки связаны. Мне ничего не стоит перерезать шнур, но сначала я должен услышать ответ. Исузу пытается отделаться кивком.